Лукуми

Это была самая заметная пара сезона, особенно с того момента, когда ей не позволили пройти на официальный акт по случаю премьеры фильма, на которую был приглашен он. Тогда мой отец, истинный галисиец, проявил себя как оскорбленный высокомерный и гордый испанец, который, впрочем, все же остался верен своей галисийской натуре. Он закатил настоящий скандал. Обвинил швейцара в расизме, но при этом приложил все усилия, чтобы сие обвинение никоим образом не распространилось на сотрудников государственного аппарата, правившего островом. Он грозил довести случившееся до сведения Фиделя, отца отечества, который, вне всякого сомнения, осудит данное проявление расизма, ибо революция свершилась вовсе не для того, чтобы дискриминировать негров. В результате моя мать прошла на церемонию как королева. И сей факт получил огласку.

Когда на следующий день они вновь пришли в Коппелию, чтобы полакомиться мороженым, моему отцу не нужно было уже никому подмигивать, чтобы моя мать оказалась вместе с ним в практически отсутствующей очереди для иностранцев, которые были в состоянии расплачиваться долларами. Ей не пришлось стоять, как это было раньше, в длиннющей очереди для кубинцев, расплачивавшихся революционной монетой. С тех пор они много раз это проделывали. А оттуда обычно шли в кинотеатр Йара, на Двадцать третьей улице, и моя мать всю дорогу вволю лакомилась своим огромным мороженым. Затем они спускались к морю по Рампе. Позже он провожал ее в Тропикану и терпеливо ждал, пока она оденется и начнется представление. И лишь когда наступал сей торжественный момент, он направлялся к своему столику, а до того вел беседы с официантами или с коллегами моей матери, с которыми очень подружился.

Когда представление заканчивалось, они отправлялись в апартаменты «Марины Хемингуэй» и там предавались любви.

Это были прекрасные, счастливые дни, прожитые ими беззаботно, но достойно.

3

Мне так и не удалось узнать, каким образом деду стало известно о любовных похождениях моего отца. Когда я познакомился с ним и смог, наконец, его об этом спросить, он улыбнулся как-то лукаво, с оттенком удовлетворенного превосходства, с выражением какого-то непонятного высокомерия, что меня возмутило до предела. И я возмущался всякий раз, когда, движимый вполне объяснимым любопытством, вновь и вновь задавал ему этот вопрос. Я постепенно даже привык к этой его улыбке и стал считать ее инфантильной и фанфаронской, в то время как в действительности она была скорее проявлением нежности, нежели высокомерия или тщеславного превосходства, которых мой дед на самом деле вовсе не испытывал. Это могло быть своеобразным проявлением сдержанности. Ему всегда нравилось выглядеть осведомленным, но сдержанным человеком, который всячески подчеркивает свою сдержанность и даже хвалится ею. Это могло быть и проявлением робости. Подобное поведение составляло часть его очарования. И в конце концов мне пришлось привыкнуть к этой чертовой улыбке и принять ее как должное благодаря той нежности, что я всегда испытывал и до сей поры испытываю по отношению к отцу моего отца.

Когда он внял моим просьбам и рассказал то, что я сейчас вспоминаю, я еще много раз спрашивал его, как ему удалось обо всем узнать, пока он, наконец, не ответил:

— Нужно повсюду иметь друзей, хорошие связи и обладать проницательностью…

При этом взгляд его был особенно лукавым, а улыбка заговорщической.

— Но дедушка, ведь отец… как же ты узнал…

Проницательный самодовольный старик бросил на меня недовольный взгляд, а затем, словно совершая огромное усилие, вновь изобразил на лице улыбку:

— И еще, разумеется, нужно иметь подруг… и хорошенько их орошать; именно так следует поступать с особенно дорогими для тебя растениями, когда ты покидаешь их на какое-то время, которое может оказаться продолжительным: за растениями, чтобы они цвели, нужно как следует ухаживать в тех местах, где ты побывал и можешь оказаться снова, — произнес он загадочную тираду.

Он всегда изъяснялся с претензией на загадочность, хотя на самом деле это выглядело весьма наивно. Но в конечном итоге я все же докопался до всего, до чего хотел. Я узнал, что мой дед пронесся по острову настоящим ураганом, что для него одного открывали Тропикану, что у него были друзья в самых немыслимых местах, что он был закоренелым донжуаном и переимел всех, кого только можно было поиметь, заселив остров маленькими мулатами, настоящим галисийским продуктом. Да, именно так все и было… а, возможно, и нет. В конце концов, мне пришлось простить ему его тщеславие и признать, что в общем и целом сие подчас непомерное тщеславие проявлялось лишь в узком семейном кругу. А я был частью его семьи. Вот он и захотел, чтобы я знал о его подвигах.