Luminosity - Сияние разума (СИ)

Элис, в своем постоянном стремлении организовать что-нибудь стильное, позаботилась обо всех деталях. Мы должны были встретиться с человеком, который отвечал за церемонию заключения брака, в живописной пустынной степи, равно как и с фотографом — под открытым небом мне будет легче выносить близость людей. У меня был букет, так же как и у Элис, Розали и Эсме (в качестве девушек-подружек невесты. Ну, строго говоря, скорее уж тетушки-подружки, но такой термин вроде бы никто никогда не использовал). Элис и для них выбрала платья. Золотые — как цвет глаз, которого я надеялась добиться с помощью тщательного следования “вегетарианской” диете. На моих глазах снова были линзы карего цвета, чтобы не напугать священника.

Прохода, как в церкви, не было, но Элис откуда-то добыла большую ширму и установила ее прямо посреди поля. Эдвард и люди стояли в двадцати футах от нас, а остальные сгрудились за ширмой, чтобы выйти оттуда, когда придет время. Подружки невесты и жениха (ни Эдвард, ни я не назначали конкретных почетную подружку невесты или шафера) вышли первыми, попарно: Эсме и Карлайл, Розали и Эмметт, Элис и Джаспер. Я слышала, как щелкает камера у фотографа, который начал съемку.

Мой отец здесь не присутствовал, и я не хотела, чтобы Карлайл сопровождал меня к “алтарю”. Поэтому я шла в одиночестве. Я была вся на нервах — “а-а-а-а-а, я выхожу замуж, что скажет Рене, когда об этом узнает?!” — но нервы — это не жажда. Я готова была испытывать что угодно — кроме жажды. Я глубоко вдохнула относительно свободный от человеческого запаха воздух. Ширма помогала экранировать их аромат. Я сделала большой шаг из-за ширмы и направилась к тому месту, где я выйду замуж.

Эдвард выглядел потрясающе. Он был таким ликующим, невероятно счастливым — такую улыбку у него на лице я видела лишь однажды, когда согласилась выйти за него замуж, — и вот я вижу ее снова, и больше в мире нет ничего, даже теплого сердцебиения фотографа и священника.

Мне с трудом удалось не сорваться на бег. Я шла к нему большими, но рассчитанными шагами, чувствуя, как лицо само расплывается в улыбке. Казалось, что проходят годы, но на самом деле в считанные секунды я оказалась на нужном месте, на той стороне, где веером выстроились подружки невесты. Эдвард взял меня за руки.

Служба велась на украинском языке. До этого я прочитала разговорник и запомнила все, что мне нужно было сказать, но слова священника — что бы там ни было вместо “Мы собрались здесь сегодня …” — прошли мимо моих ушей, кроме случайных слов и наших имен. Если бы служба была на английском, ничего бы не поменялось — я смотрела только на Эдварда, думала только о нем, слушала его дыхание и сжимала его ладони своими. Священник не заслуживал моего внимания.

Когда меня спросили, я произнесла свои слова. Из-за них у меня закончился воздух. Я сделала вдох, стараясь сконцентрироваться на аромате Эдварда, а не людей. Ликование от моей неминуемой свадьбы изгнало из моих мыслей порыв кинуться в левую от меня сторону и впиться в яремную вену стоящего там человека.

Эдвард произнес свои слова с торжествующей выразительностью. Я подняла руку, когда пришло время, и он добавил обручальное кольцо к тому, которое он дал мне при помолвке: изящный обруч из золота, который также принадлежал его матери, тонкий и легкий, он почти не был виден под россыпью бриллиантов. Оно тоже подошло мне идеально.

Священник, которого я почти не замечала из-за нахлынувшей эйфории, произнес фразу, которая, как я уже знала, на украинском означала: “Вы можете поцеловать невесту”.

Эдвард набросился на меня, будто рядом не было людей, которые увидят его невероятную скорость, как будто на нас вообще никто не смотрел, будто во всей вселенной были только мы вдвоем и время, которое настало для нашего поцелуя. Его старомодная сдержанность испарилась после заключения брака, и меня можно было безопасно целовать; а я ухватилась за него с такой силой, что чуть не проделала в нем дырки — но он не возражал, лишь обнял меня еще крепче…

…Эмметт. Ну конечно, как же Эмметту не присвистнуть. Эдвард и я оторвались друг от друга с низким рычанием, слишком тихим, чтобы его мог услышать священник. Человек смотрел на нас снисходительно, как будто ему совсем не впервой было видеть что-то подобное. Но он и понятия о таком не имел. Любой человек бы взорвался, если б мог чувствовать то же самое. Эдвард тоже выглядел так, будто вот-вот взорвется, настолько его распирало удовлетворение и чувство победы. Я и сама чуть не лопалась от распиравших меня чувств. Я любила его, будучи человеком, если, конечно, человеческая “любовь” заслуживает этого слова, но совсем не так. Ни одно сердце, у которого и так полно дел с перекачиванием крови, не справится с такой нагрузкой.

Я снова его поцеловала; я не могла устоять, а он даже не пытался.