Луна для бездольных

Тайрон(словно не слышал, опять закрывает глаза). После этого я пил действительно до умопомрачения. Но все, что положено, делал, и никто не догадывался, как я пьян… (Пауза.) Но чего никогда не забуду – похоронное бюро, она в гробу с накрашенным лицом. Едва узнал ее. Молодая, приятная, как будто где-то, когда-то встречал такую. Почти незнакомая. И я ей незнаком. Холодная и безразличная. Больше не тревожится из-за меня. Свободна, наконец. От тревог. От страданий. От меня. Я стоял, смотрел на нее, и что-то со мной произошло. Я ничего не чувствовал. Понимал, что это – горе, но ничего не чувствовал. Как будто тоже умер. Должен плакать. Даже истерика была бы лучше, чем стоять столбом. Но я не мог заплакать. Я проклинал себя: «Сволочь. Это же мама. Ты любил ее, она умерла. Ушла от тебя навсегда. Навеки». Всё напрасно. Я только пытался внушить себе: «Умерла. Не все ли равно ей, запла́чу я или нет. Ей до этого дела нет. Она рада быть там, где я ее уже не огорчу. Наконец избавилась от меня. Так можешь хоть теперь оставить ее в покое? Отстать от нее?» (Пауза. Потом – издеваясь над собой.) Но рядом было несколько человек, и они чего-то от меня ждали. Актеришка – всегда актеришка. И я изобразил. Упал на колени, зарыл лицо в ладони и зарыдал: «Мама! Мама! Милая!» А сам говорю себе: «Фигляр! Фигляр несчастный! Еще минута, и запоешь: “Прости меня, мама, прости, дорогая”». (Открывает глаза и с надрывным недобрым смехом смотрит на луну.)

Джози(в ужасе, но все еще с жалостью). Джим! Не надо! Все прошло. Ты уже наказал себя. Ты был пьяный. Ты не понимал…

Тайрон(закрыв глаза). Надо было привезти ее сюда, чтобы похоронить рядом с отцом. Я взял купе в салон-вагоне и забился туда с ящиком виски. Гроб ехал в багажном. Я не мог забыть об этом ни на минуту, сколько бы ни выпил. Оказалось, что не могу сидеть в купе один. Сходил с ума. Ходил по поездку, искал компании. Так надоел всем, что кондуктор пригрозил запереть меня в купе. Но я углядел пассажирку, привычную к пьяным. Могла прикинуться даже, что они ей приятны – за хорошие деньги. На ней написано было: «бордель» – толстая блондинка, проститучее двадцати проституток. Лицо, как у куклы-переростка, и улыбка призывная, как лапа полярного медведя. Я заплатил носильщику, чтобы отнес ей записку, и ночью она прокралась ко мне. Тоже ехала в Нью-Йорк. И каждую ночь, за пятьдесят долларов… (Открывает глаза и страдальчески смотрит на луну.)… в купе.

Джози(на лице отвращение – запинаясь). Как ты мог! (Инстинктивно отпускает его и отстраняется.)

Тайрон. Как я мог? Не знаю. Наверное, была безумная мысль, что она поможет мне забыть… Что́ там, в багажном вагоне.

Джози. Не надо. (Отстраняется еще больше, чтобы он поднял голову с ее груди. Он этого как будто не замечает.)

Тайрон. Нет, наверное, не это. Я как будто и не хотел забыть. Будто исполнял какой-то замысел. Блондинка… она не имела значения. Она была принадлежностью в замысле. Будто я хотел отомстить – за то, что остался один и знаю, что пропал… и нет никакой надежды… Что осталось только упиться до смерти, потому что некому меня спасти. (Лицо его твердеет с жестоким выражением, а в тоне какое-то жутковатое довольство.) Не забывал даже в объятиях этой свиньи. Я вспомнил последние две строки паршивой слезливой песенки, которую слышал в детстве – и все пел ее про себя.

«В багажном вагоне лежала она,
И слезы ребенка ее не будили».

Джози(в смятении). Джим!

Тайрон. Не мог перестать. Не хотел перестать!

Джози. Джим, ради бога! Я не хочу слушать!

Тайрон(после паузы – глухо). Это – все. Только так был пьян, что не пошел на похороны.

Джози. Ох! (Отодвинулась на самый край лесенки. Он только теперь это заметил – повернулся и смотрит на нее.)

Тайрон(глухо). Дотронуться до меня боишься? (Механически пожал плечами.) Извини. Я совсем дурак. Зачем рассказал.

Джози(ужас в ней отступает, возвращается любовь, сострадание и желание защитить. Она придвигается к нему и говорит сбивчиво). Не надо, Джим… Не говори… что боюсь дотронуться… Это… Неправда. (Кладет руку ему на плечо.)