Луна доктора Фауста

Из круглых отверстий торчали скованные руки и голова судьи Наварро, который последними словами поносил епископа и всех немцев. Магдалена по наущению Филиппа приносила узнику поесть и кормила его с ложки.

Перико это возмутило до глубины души, и, едва Магдалена, исполнив долг милосердия, ушла, он тотчас подобрался к колодкам, привстал на цыпочки и под общий хохот помочился на судью.

Гольденфинген и Перес де ла Муэла держались за бока от смеха. Но в эту минуту чьи-то сильные руки схватили карлика за пояс и подняли в воздух.

– Заруби себе на носу, малыш, – сказал Монтальво, а это был именно он, – с испанцем так поступать нельзя и испанец так поступать не станет. Он может убить, но не опозорить. Пойдем-ка к хозяину.

Гуттен строго выбранил своего слугу, потом долго распространялся о христианском милосердии и наконец наложил на Перико епитимью: сегодня же ночью, стоя на коленях в изножье гамака, шесть раз подряд помолиться по четкам, не пропуская ни одной бусины.

Карлик, бормоча молитвы, поглядывал время от времени на печальное и суровое лицо своего хозяина и, не обращая внимания на Магдалену, манившую его к себе на топчанчик, думал так: «Моему хозяину не хватает женщины, в этом нет сомнения. Нельзя столько времени жить одному и при этом не повредиться. Завтра же переговорю с Амапари, индеанкой, у которой такая длинная шея, а ноги еще длинней. Белые люди ссорятся из-за нее. Завтра же приведу ее сюда. Аминь».

Возвращаясь в полдень домой, Филипп еще на углу услышал вопли Магдалены:

– Шлюха, потаскуха!

Амапари выскочила из его хижины, спасаясь, и помчалась по улице, преследуемая Магдаленой, сжимавшей в руке большой нож.

– Что тут за шум? – осведомился Филипп.

– Я выставила ее отсюда! – рыдая, отвечала Магдалена. – Нечего этой мерзавке здесь делать.

– Ладно, ладно, успокойся. Ее уже нет. А зачем же она приходила?

– Негодник Перико позвал ее… Хотел тебя обрадовать…

Гуттен сначала нахмурился, а потом нежно улыбнулся малютке:

– Пока я не женюсь, Магдалена, ты будешь в моем доме единственной женщиной.

Та радостно вскрикнула и, лепеча «славно, славно», бросилась ему на шею. Подошедший в эту минуту солдат окликнул Филиппа:

– У меня для вас письмо, сеньор Гуттен. Вроде бы от его милости Хорхе Спиры. Из Санто-Доминго.

Весь тот год, что бывший губернатор провел в Санто-Доминго или на Эспаньоле, как еще называли этот остров, он постоянно сносился с Филиппом. Одно из первых писем содержало подробности о Федермане: «Разорив Маракайбо, он основал новый город в Кабо-де-ла-Вела, на самой границе с провинцией Сайта-Марта, отчего воспоследовала длительная рознь с ее обитателями».

В другом письме, относившемся к началу 1539 года, Спира уведомлял Филиппа о том, что Федерман оговорил перед государем братьев Вельзеров, а заодно и его, Спиру. «Он обвинил нас в том, что мы наносим ущерб казне, присваивая часть королевской пятины. Как вы понимаете, Варфоломей Вельзер, возмутясь бессовестною клеветой, поклялся прахом отца страшно отомстить негодяю и, по слухам, собрался сам ехать в Толедо, ко двору. : Что же до меня, то я почти оправился от своего недуга благодаря уходу и лечению, которым обязан более всего неусыпному попечению здешнего судейского писца по имени Хуан Карвахаль, который также отзывается о Федермане чрезвычайно дурно, имея на то веские основания».

В августе дошло до Коро печальное известие о смерти императрицы Изабеллы, безвременно скончавшейся в самом расцвете своей красоты.

Родриго де Бастидас снова отправился в Санто-Доминго, а вечером накануне своего отъезда сказал сидевшим у него Гуттену и Хуану де Вильегасу:

– Не переношу здешнюю жару, терпеть не могу здешнюю природу, ненавижу этот богом забытый городок, куда императору было угодно назначить меня архипастырем. Ну, а вы, Филипп, набирайтесь сил и постарайтесь поладить с Вильегасом – в мое отсутствие отправлять должность губернатора будет он.

– Мы с сеньором Гуттеном давние и добрые друзья, – сказал на это Вильегас, – хотя он до сих пор не простил мне возведенных на Спиру обвинений, сочтя мой поступок вероломством.

– Вы не правы, Филипп, – молвил епископ. – Вильегас всего лишь исполнил свой долг христианина и верноподданного. Вероломство имеет свои границы – ив особенности для тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя власти. Сладкие речи Спиры заворожили вас, и вы позабыли о своих обязанностях перед богом и государем. Долг дружбы ничто рядом с долгом верноподданного. Помните об этом всегда!

Филипп и вправду близко сошелся с Вильегасом, самозабвенно любившим этот край.

– Ради бога, дон Филипп, я знать ничего не желаю про этот Дом Солнца, – говорил он. – Мы с женой обрели здесь все, о чем только может мечтать человек. Разумеется, я не наживу здесь каменных палат, но зато и индейцы, и испанцы любят сильней, чем меня, только его преосвященство. В Коро родились мои дети, родятся и внуки, в жилах которых кастильская кровь смешается с кровью племени какетио, ибо женщины моей расы появляются здесь редко.