Луна и кузнечики

В окна протягивали свои ветки жасмины; как неугасимые огоньки, пылали красные настурции, раскрывали свои чашечки маки.

Во дворе на нас накинулась маленькая лохматая собачонка. Вся дрожа от злости, она норовила схватить меня за ногу.

— Злющая, как оса, — усмехнулся Джюгас.

Я попрощался со своим новым другом. Мы договорились, что завтра утром он зайдет ко мне. Джюгас мяукнул по-кошачьи, и собачонка, гавкая еще яростнее, увязалась за ним.

В дверях нас встретила высокая улыбающаяся женщина с уже сильно поседевшими волосами. Я узнал тетю.

— Бог ты мой, Симас!.. — промолвила она, протягивая к нам руки. — Гости-то какие нежданные, дорогие!..

Симас поцеловал ее в щеку, и мы вошли в комнату. Тут на меня свалилась большая неожиданность — за столом, уставленным угощениями, сидел тот самый моряк, который вместе с нами ехал в поезде. Он дымил сигаретой. Еще неожиданней было, что Симас, поставив на пол чемодан, крикнул:

— А, чтоб тебя! Никак Вилюс?

Моряк встал из-за стола и крепко пожал Симасу руку:

— Угадал!

— Каким тебя ветром занесло?

— Сухопутным, — отвечал Вилюс.

— Ну и изменился же ты! — Симас пытливо глядел в лицо моряка.

Вилюс помрачнел. Слова Симаса, видно, задели его, а может быть, напомнили о чем-то тяжелом и неприятном.

— И как же вы это в поезде не встретились? — поспешила вмешаться в разговор тетя. — Должно быть, вместе из Вильнюса ехали?

Я не выдержал:

— В одном вагоне приехали. Вилюс в шахматы играл.

— Меня теперь трудно узнать, — горько улыбнулся Вилюс. — Я тебя, Симас, видел, только боялся заговорить… Ты ведь теперь большим человеком стал… Ученый…

— Ерунда! Чистейшая фантазия! — Симас явно смутился.

Тетя пригласила нас к столу. Она принесла блюдо с недавно сорванной клубникой и кусок окорока; откуда-то появилась узкогорлая бутылка с красной жидкостью. Тетя с гордостью заявила, что это смородиновое вино ее собственного изготовления, что оно несколько лет пролежало в земле и очень полезно для здоровья.

Тетя уговаривала всех кушать.

Я и не пытался отнекиваться и старательно уничтожал клубнику. Но Вилюс и Симас больше налегали на жидкость, полезную для здоровья. Скоро их лица тоже приобрели красивый красный цвет.

— Диковиннейшие случаются вещи в жизни, — наморщил лоб Вилюс. — Скажем, играю я в вагоне в шахматы с одним пассажиром, и все мне кажется, будто я где-то уже видел его. А где — никак не могу вспомнить. Наконец вспомнил… Мальчонкой еще я пас коров у помещика Шарка-Шаркявичюса. Большое было поместье.

— У Щучьего озера… — вставила тетя.

— Правильно, мама. И вот раз приходит ко мне на пастбище сын Шарка-Шаркявичюса… гимназистом он тогда был. Стоит, кривляется, язык высовывает… Оборванцем обзывает и всякое такое… Ну, я не выдержал и съездил ему по уху. Вот мы и сцепились. Я уже совсем его в бараний рог скрутил, только он, гаденыш, при себе финку имел. Полоснул меня по руке. Кровь так и полилась, даже жарко стало. Потом долго не заживало. И вот, представьте, показалось мне, что это Шарка-Шаркявичюса сын со мной в шахматы играл…

— Ну уж, ну… — Тетя равнодушно махнула рукой. — Откуда ему взяться? Ведь перед войной они всем семейством за границу удрали. И выдумываешь ты, Вилюс, небылицы всякие! Лучше бы кушал — блины остынут.

Вино было выпито. Вилюс вдруг поднялся из-за стола:

— Пойду немного пройдусь. Что-то голова тяжелая.

Он вышел. Скрипнула калитка.

— Ну и лицо у него!.. — нерешительно начал Симас.

— Уж ты лучше не спрашивай, — вздохнула тетя. — Очень он, бедняжка, мучается. Никак привыкнуть не может.

— Так что же все-таки случилось?

— Рассказывал мне, что пассажиров спасал с горящего парохода… Одного мальчугана на руках вынес. И сам весь обгорел. Месяц в больнице провалялся. Потом отпуск получил, ко мне приехал, но места себе не находит. Раз я видела — он в зеркало поглядел и как грохнет его об пол! Осколки так и посыпались…

Мне стало жаль Вилюса.

Долго не мог я уснуть в тетиной комнате. Пахло ромашкой, ушах еще звучали обрывки слышанного разговора. Где-то в городке гудел репродуктор.

Глава шестая ПЕСНЯ ШТУРМАНА

Меня разбудил стук в окно. Сначала я не мог сообразить, где я нахожусь. Но непривычная тишина и приятный запах ромашки напомнили мне, что я лежу в маленькой комнатке у тети.

Я поднял голову. На стене прыгали солнечные зайчики. По чисто вымытому полу пробежала полоска золотистого света, вычерчивая неправильный четырехугольник.

В окошко опять кто-то постучал. Вскочив с постели, я бросился к окну и носом к носу столкнулся с Джюгасом. Он стоял у окна и пугливо озирался по сторонам, не следит ли за ним тетин взгляд, потому что без спроса залезать в палисадник, где растет ломкий и хрупкий мак, строго-настрого запрещалось.

— С добрым утром… — шопотом поздоровался Джюгас. — Ну и спишь же ты! Я уже давно тебя дожидаюсь.

Пристыженный, я второпях натягивал штаны, все никак не попадая ногой в штанину.

— Джюгас, лезь в окошко!

— А может, лучше в дверь?

— Да ты не бойся, лезь, — уговаривал я приятеля.