Луна и солнце

«Я был прав, когда вообразил столь суровое наказание», — подумал Люсьен.

— Я лишаю вас поста губернатора Бретани и передаю его месье дю Мэну. Вы откажетесь от титула и имений в пользу вашего брата…

Благополучие семьи, столь тщательно выстраивавшееся Люсьеном, висело на волоске.

— …и женитесь на мадемуазель де ла Круа. Жить вы будете на приданое, которое я ей пообещал. Если вы не дадите ей детей, то разобьете ей сердце. Если вы дадите ей детей, то нарушите свою клятву и покроете себя позором в глазах женщины, которую любите, подобно тому как нарушили клятву, некогда данную мне.

— Да, ваше величество.

Наконец Люсьену изменило самообладание. Эти слова он произнес едва слышно.

— Я соблаговолил сохранить вам жизнь, но не желаю более видеть никого из вас.

Он милостиво кивнул Иннокентию:

— Забирайте своего священника, кузен.

— Морская женщина покаялась?

— Нет, ваше святейшество.

— Она объявила войну земным людям, — сказала Мари-Жозеф, — а потом исчезла.

— Мне следовало бы отлучить всех вас от Церкви…

Ив упал на колени.

— …но я этого не сделаю. Отец де ла Круа, я повелеваю вам употребить вашу священническую власть. Святая Мать наша Церковь оказалась перед лицом ужасной угрозы. Морские твари…

— Они — не твари, а люди, ваше святейшество! — воскликнула Мари-Жозеф.

— Да, — согласился Иннокентий.

Люсьен был удивлен не меньше Мари-Жозеф и Ива и не поверил своим ушам: папа римский признал факт, наносящий сильнейший удар по его репутации.

— Ваше святейшество, — произнес Ив, — они почти вымерли из-за гонений Церкви. Вместо того чтобы явить им слово Божье…

— …и потому…

— …мы подвергали их пыткам и мукам, словно демонов…

— …историю надлежит…

— …мы охотились на них, как на диких зверей. Я… — Ив умолк, осознав, что перебил Иннокентия.

— …переписать. — Иннокентий кивнул. — Историю надлежит переписать.

Он открыл ящик для живописных принадлежностей и извлек из него стопку листов — эскизы Мари-Жозеф, документировавшие вскрытие. Он скомкал один рисунок и поднес его край к пламени свечи. Листок мгновенно вспыхнул, едва не опалив ему пальцы. Он бросил пепел на золотое ацтекское блюдо.

— Отец де ла Круа, налагаю на вас следующее покаяние. Вы обязаны повсюду отыскивать упоминания о русалках.

Папа схватил книгу месье Бурсена, лежавшую рядом с ним на столе, и швырнул ее на пол.

— В любых книгах.

Он разбросал пачку писем, дожидавшихся перлюстрации, последнюю добычу королевского Черного кабинета; адрес на некоторых был написан размашистым почерком мадам.

— В любых письмах.

Он вырвал несколько страниц из последнего тома дневника месье де Данжо.

— Вам надлежит сделать все от вас зависящее, чтобы предать забвению придворные празднества, дерзновенно превозносящие и воспевающие русалок, и искоренить самую память о сих тварях. Эта карусельная неделя должна вашими усилиями исчезнуть из памяти людской.

Он швырнул на пол несколько лубочных картинок с изображением Шерзад и с описанием ее истории.

— Уничтожьте любую картину, любую легенду, любое упоминание об этих созданиях, в том числе и текст декреталии, в коей русалки почитаются не демонами, а тварями.

Он передал Иву пергаментный свиток, исписанный черными чернилами, с золотыми и алыми инициалами.

— Вы сотрете самую память о русалках. И ныне живущие, и грядущие поколения никогда о них не узнают. Поступайте, как велит вам совесть.

Ив склонил голову. Он развернул свиток и поднес к пламени свечи. Пергамент задымился, скорчился и загорелся. Зал наполнился едким запахом горелой кожи. Ив обжег пальцы и уронил пепел на ацтекское блюдо.

Иннокентий встал с кресла:

— Кто поведет к алтарю эту женщину?

Ив не проронил ни слова.

— Я, — откликнулся его величество.

«Я замужем, — думала Мари-Жозеф. — Меня венчал сам папа римский, меня вел к алтарю сам король Франции и Наварры… а я совершенно равнодушна к этой чести. Единственное, что мне важно, — это то, что я люблю Люсьена, а он любит меня».

Однако он мало походил на влюбленного. Сидя на приоконном диванчике, он, пока она собирала свои скудные пожитки, рассеянно поглаживал кота и глядел в пространство. Мари-Жозеф готовила для Геркулеса корзину, и тот подозрительно косился на ее манипуляции.

— Вы можете жить отдельно от меня, — предложил Люсьен.

Мари-Жозеф удивленно воззрилась на него.

— У вас будет свобода, приданое, возможность заниматься наукой. Я должен покинуть двор и никогда вас не побеспокою…

— У нас будет настоящий, а не фиктивный брак.

— Но, любовь моя, — посетовал он, — не забывайте, я больше не граф де Кретьен. Я всего-навсего Люсьен де Барантон.

— Мне все равно.

— А мне нет. У меня ничего нет, я нищий. Я ничего не могу вам дать. Ни титула, ни богатства, ни детей.

— Ну, все-таки нищета нам не грозит, обещаю! Однако я предпочла бы нищету с вами роскоши с другим. Нищета с вами — это свобода и сердечная склонность, забота и любовь.

Она взяла его за руки, на которых уже не было колец.

— Я была бы счастлива родить дитя, исполненное вашей храбрости и благородства. Но не буду вас мучить.

Она провела кончиком пальца по его брови, по щеке.

— Надеюсь, что когда-нибудь вы передумаете.