Луна Израиля

– По крайней мере, ты избавилась от Лейбэна, – сказал я.

– Никогда я от него не избавлюсь, пока мы живы, – ответила она. – Я ему принадлежу, и он ни за что не разорвет эти узы, потому что жаждет меня всем сердцем.

– А ты тоже жаждешь его всем сердцем? – спросил я. Ее прекрасные глаза наполнились слезами.

– Женщина не смеет иметь сердце. О Ана, я так несчастна, – ответила она и ушла.

Я виделся и с другими. Меня навестила принцесса. Она горячо благодарила меня за то, что я сдержал данное ей обещание и охранял принца. Кроме того, она передала мне золото – дар фараона, и сама подарила мне нарядную одежду. Она подробно расспросила меня о Мерапи, к которой, как я видел, уже питала чувство ревности, и обрадовалась, узнав, что она обручена с израильтянином. Пришел и старый Бакенхонсу и много спрашивал о принце, о евреях и о Мерапи, особенно о Мерапи, о подвиге которой, сказал он, говорит весь Египет. На все эти вопросы я постарался ответить как можно лучше.

– Так вот она, эта женщина, о которой говорил нам Ки, – сказал он, – та, которая принесет так много радости и так много горя принцу Египта.

– Но почему? – спросил я. – Он же не взял ее в свой дом и, по-моему, не собирается.

– И однако, он это сделает, Ана, хочет он того или не хочет. Ради него она предала свой народ, а у израильтян это – преступление, которое карается смертью. Дважды она спасла ему жизнь, один раз когда предупредила о засаде, и второй раз – когда своими руками вонзила меч в одного из своих сородичей, который душил его. Разве не так? Скажи мне, ведь ты там был.

– Так, но что из этого следует?

– Вот что: она его любит, что бы она ни говорила, если, конечно, не тебя? – И он зорко взглянул на меня.

– Когда рядом с женщиной принц, да еще такой принц, стала бы она утруждать себя и расставлять силки для какого-то писца? – спросил я не без горечи.

– Ого! – сказал он, рассмеявшись. – Так вот как обстоят дела. Правда, я так и думал. Но, друг Ана, остерегись, пока не поздно! Не старайся превратить Луну в свой домашний светильник, а то как бы она не зашла, и Солнце, ее повелитель, не разгневался бы и не спалил тебя до смерти. Нет, она любит его и поэтому рано или поздно заставит его полюбить себя, иначе и быть не может.

– Но каким образом, Бакенхонсу?

– С большинством мужчин, Ана, это было бы просто. Вздох, полускрытые слезы в подходящий момент – и дело сделано. Я видел, как это делается, тысячу раз. Но с этим принцем, при том, каков он есть, все может быть иначе. Может быть, она даст ему понять, что ради него она потеряла свою честь, что из-за него ее народ ненавидит ее, а бог ее отверг, и это пробудит в нем жалость, а жалость – родная сестра любви. А может быть, поскольку она, как я знаю, еще и мудрая, она станет его советницей во всех делах с израильтянами и таким образом, под видом дружбы проникнет в его сердце, а тогда ее нежность и красота сделают все остальное по законам самой Природы. Во всяком случае, тем или другим способом, вверх или вниз по течению, но к этому она придет.

– Если даже так, что из того? По обычаю цари Кемета могут иметь больше чем одну жену.

– Да, Ана, но Сети, думаю, такой человек, который по-настоящему может иметь только одну, и ею будет эта еврейка. Да, еврейская женщина будет править Египтом и заставит принца принять ее бога, ибо она никогда не станет поклоняться нашим богам. Больше того, когда ее народ поймет, что потерял ее, он использует ее именно для этих целей. А может статься, что ее использует сам этот бог, чтобы довершить то, что он, возможно, уже начал, наведя ее на этот путь.

– А что потом, Бакенхонсу?

– Потом – кто знает. Я не маг, во всяком случае – не настолько владею этим искусством. Спроси у Ки. Но я очень, очень стар и наблюдал жизнь и людей и говорю тебе – так и случится, если только…

– Если только, что?

– Если только Таусерт не смелее, чем я думаю, и не убьет ее прежде, а еще лучше – не найдет какого-нибудь иудея, который бы убил ее, – скажем, ее отвергнутого любовника. Если бы ты был другом фараону и Египту, Ана, ты бы мог шепнуть ей об этом на ушко.

– Никогда! – ответил я с гневом.

– Я и не думал, что ты на это способен, Ана! Ты ведь сам бьешься в этих сетях из лунных лучей, которые прочнее и осязаемее, чем любые сети, сплетенные человеческой рукой. Да и я этого не сделаю, при моем возрасте. Я люблю наблюдать борьбу человеческих стремлений и, подойдя уже столь близко к богам, страшусь вмешиваться в их замыслы и планы. Пусть этот свиток развернется, прочти его, Ана, и вспомни, что я тебе сегодня сказал. Это будет прекрасная повесть, написанная под конец кровью вместо чернил. Охо-хо! – И, смеясь, он заковылял прочь из комнаты, оставив меня в страхе.