Луна, луна, скройся! (СИ)

— Хорошо, — говорит он, взглянув на мои пакеты. — Приготовь обед.

— Эй, что за тон! Кто из нас тут старший?

— Но я голоден. Мы последний раз вчера ели.

— Ёж ежович, а чем же ты в городе занимался? Там полно кофеен и колбасных тележек!

Смотрит исподлобья:

— Я был занят делом. Закупался.

— И я закупалась, но подумать головой и сначала поесть мне это не помешало.

— Но я же не хотел, чтоб ты долго ждала!

— Хороший мальчик, — умиляюсь я. — Ладно, сейчас нажарю сосисок, а ты пока калач лопай.

— Если я его сразу съем, в меня сосисок меньше войдёт, — возражает Кристо, но калач вытаскивает и держит в руках. Я нанизываю сосиски на подходящий прутик и вытягиваю его над костром. Сосиски потихоньку начинают шипеть, чернеть и ёжиться. Кузен хищно раздувает ноздри, ловя аромат жареного мяса, и мнёт длинными крепкими пальцами несчастный калач. Если бы глазами действительно можно было съесть, от сосисок уже осталось бы одно воспоминание. Я невольно смеюсь и передаю ему, наконец, прутик. Кристо перехватывает его и, смешно раздувая щёки с белёсым налётом щетины, дует, стараясь поскорее остудить.

— Надо бы потом ещё котелок купить, а то я крупы взяла. Кашу сварю…

Кузен кивает и продолжает дуть. Я нарезаю на картонной упаковке одного из пледов несколько огурцов и сладких перцев. Кристо одобрительно скашивает на прикуску глаза. Наконец, сосиски приобретают удовлетворительную температуру, и он ест их, время от времени отрывая крепкими, как у молодого коня, зубами куски калача. Только съев всё, что было в руках, он истребляет перцы и огурцы и удовлетворённо отдувается. Кажется, парень был действительно голоден.

— Колы? — предлагаю я, уже отвинчивая крышку. Кристо перехватывает двухлитровую пластиковую бутылку и долго булькает, удерживая её обеими руками. Я чувствую неожиданное удовольствие от того, как он ел и как теперь пьёт. Хочется облокотиться на стол, подпереть щёку рукой и смотреть на кузена с умилением и нежностью. Стола, увы, у нас нет, и я просто подтягиваю ноги к груди и обхватываю колени.

Отставив бутылку, Кристо растягивается прямо на молодой траве с счастливым выражением лица. Взгляд его синих глаз опять направлен куда-то в десятые измерения, и находятся эти измерения примерно в направлении дубовой кроны. Я снова тихо смеюсь и хватаю пакеты, чтобы перенести их в дупло.

Лето всегда отделяло меня от ровесников и одноклассников. Все они уезжали из города, кто-то к родственникам в деревни, кто-то на курорты, но большинство — в лагеря юных следопытов. У нашей семьи не было денег даже на эти лагеря, хотя полумесячную плату там называли «символической». Но один раз мне повезло: в возрасте примерно одиннадцати или двенадцати лет городская управа выделила мне путёвку на всё лето по благотворительной программе.

Лагерь назывался «Три орешка» и стоял возле деревни Ваповце. На его территории тоже росли дубы, но гораздо моложе и худощавей того, что облюбовали мы с Кристо. Детей делили на несколько отрядов по году рождения; отряды эти носили названия разных животных и имели соответствующие эмблемы на спинах казённых футболок. Наш назывался «Белки». Для приветствия мы использовали забавный звук, похожий на «трррррр» — должно быть, он означал белочье цвирканье.

У каждого отряда был свой домик на манер крестьянского. С одного краю был дортуар девочек, с другого — мальчиков, а посередине была гостиная, в которой ночью спали наши «вожаки». Одевались мы все одинаково: в футболки с эмблемами, косынки, бриджи и сандалии. Конечно, в дождь можно было надеть ботинки или сапоги, но это не поощрялось: юный следопыт должен быть закалён и вынослив. Я ходила попросту босиком, как привыкла ещё дома. Кроме сандалий, у меня не было другой обуви, и я предпочитала сохранять их для торжественных случаев. Опять же, когда из них вырастаешь, то можно продать старьёвщику, не то, что растоптанные и раскисшие босоножки других детей.

У каждого отряда был также свой цвет формы, непременно яркий, хорошо и издалека заметный. «Белки» ходили в жёлтом.

Все ребята в отряде были заметно выше меня, и меня это несколько смущало. Зато они все были весёлые и добрые, кроме двух или трёх девочек, не задававших, впрочем, тона. Конечно, ребята посмеивались и над моим ростом, и над моей привычкой ходить босиком (кроме меня, так делал только один хорватский мальчик из девятилетних «Лис»), и над моей жадностью к еде, но как-то мягко, незло. Почти все дети здесь знали друг друга, приезжая уже несколько лет, но новичков не выталкивали. Напротив, старались скорее втянуть.

В каждом отряде были свои трубач, барабанщик, знаменосец, глашатай и художник. Глашатаем у нас был курчаво-белокурый мальчик по имени Тынек, но в августе он не приехал, и совет отряда (в который, в общем-то, входили все его ребята) назначил меня: умение орать я годы тренировала, распевая буйные песни с цыганятами с Вишнёвой, и голос у меня выработался крепкий, звонкий.