Луна, луна, скройся!

Он смотрит на меня, ожидая, когда я возьму то, что попросила — но я просто парализована его согласием. Я не могу пошевелиться, только гляжу в ответ. Проходит не меньше минуты, пока он понимает, что со мной происходит. Тогда он притягивает меня к себе, обнимая, и касается моих губ своими. Мягко, нежно; потом крепче, уверенней — да, так мне нравится больше, и я нахожу смелость ответить. И его губы, и его руки, и его тело — очень тёплые, почти горячие. От этого жара голова кружится ещё сильнее; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Рот и язык Батори отдают шампанским. В отличие от Кристо, изображавшего поцелуй в переулке, он не гладит меня. Но его руки и пальцы сжимают меня то крепче, то мягче, и мне это очень, очень нравится. Чёрт, мне это не просто нравится — я схожу с ума, меня колотит! Поцелуй длится долго, очень долго — но увы мне, не бесконечно. Батори отстраняется от меня. Мой первый порыв — прижаться к нему, обнять его. Но мне удаётся сдержать себя.

— Наверное, мне лучше пересесть… А вам — поесть, — говорит вампир и действительно возвращается на свой диванчик. Теперь мы снова разделены столом. Мне неловко, и я вижу, что ему тоже. Он касается согнутыми пальцами губ, словно хочет вытереть их и не решается, и смотрит на меня… нет смысла себя обманывать — он смотрит на меня с жалостью. Я утыкаюсь в тарелку с уже почти холодным жарким.

— Я должен уехать. Сегодня в десять у меня поезд. Но мы увидимся. Незадолго до равноденствия.

— Хорошо.

— Не стесняйтесь пользоваться моей… сетью. Пожалуйста.

— Хорошо.

— И… давайте я сразу дам деньги, — Батори вытягивает бумажник, вынимает несколько крупных купюр.

Я зажимаю их в ладони, не зная, куда положить. Подумав, затыкаю за лямку бюстгальтера. Не в туфлю же совать…

— Вы даже оружия с собой не взяли?

— Если бы я оказалась одна против группы — не было бы смысла.

— В таком случае я прошу вас не ходить одной.

— Хорошо.

Мой праздничный ужин заканчивается в молчании. Батори вызывает мне такси, но я выхожу немного раньше, чем надо. Оказывается, после шампанского меня сильно укачивает.

Когда я открываю дверь в номер, то обнаруживаю, что Кристо не спит. И он очень зол. Кузен сидит на диване, скрестив руки на груди, и сверлит меня взглядом.

— Ммм, я немного пьяна, — признаюсь я. — Но это просто шампанское. В честь моего дня рождения. И я принесла деньги.

Я кидаю свёрток из банкнот на диван рядом с Кристо.

— Это как-то связано с тем, что от тебя пахнет мужским одеколоном и… самкой? — мне кажется, или он с языка скусил совсем другое слово, более кинологическое?

— Это не мужской, это одеколон Батори.

— Ты оставила меня здесь одного, спящего, чтобы пойти развлекаться с Батори? Я уже недостоин присутствовать на твоих праздниках, да? И недостоин находиться в безопасности?

Да, у него действительно есть повод злиться на меня.

— Извини.

Я иду в ванную, чтобы выполоскать рот после поездки. Когда я возвращаюсь, кузен сидит в прежней позе. Деньги валяются рядом с ним — не похоже, чтобы он их попробовал хотя бы пересчитать.

— Если ты настроен поговорить…

— Настроен.

— … то у меня к тебе есть вопрос. Почему нам нельзя ехать в Кутну Гору?

Ого! Кажется, у меня сегодня день растерянных мужчин. Сердитая поза Кристо расползается, как намокшая газетная бумага. Он наклоняется, оперевшись локтями на колени, сцепляет руки и пристально на них смотрит, будто проверяет — крепко ли? В результате мне приходится созерцать его белобрысую макушку.

— Лилян… Помнишь, ты, когда мы под дождь попали, говорила, что семья найдёт тебе в мужья какого-нибудь убогого? — собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спрашивает Кристо.

— Хочешь сказать, мне уже кого-то нашли?!

— В общем, да. Меня.

Чёрт. Мне надо присесть. Я делаю несколько неверных шагов к кровати и падаю на неё.

— Так. Хм… Не можешь мне налить вина?

— Да. Сейчас.

Он двигается чуть торопливей, чем обычно; вынимает из бара бутылку, стакан. Слегка разбавляет вино минералкой — из красного оно превращается в розовое. Можно подумать, такая я пьяная стану со стакана чистого вина.

— Спасибо.

Я пью кислую, чуть пузырящуюся жидкость, пытаясь собраться с мыслями.

— Так… можно с самого начала?

— А что считать началом?

— Ну… например, почему я последняя, кто об этом узнаёт. Даже Батори — и тот в курсе. Но не я.

— А он откуда?

— Видимо, кто-то из «волков» его семьи тоже знал. Вопрос не в этом. Почему ты мне сразу не сказал?

— Сначала я думал, что ты знаешь. Это казалось таким очевидным. Помнишь, мы с тобой танцевали на Пасху? Так танцуют только помолвленные. Если, конечно, не на сцене.

Я вспомнила хихикающих Илонку и Патрину.

— Но ведь и брат с сестрой могут…

— Могут, но… в общем, все это восприняли именно как танец жениха и невесты. А потом я понял, что ты ничего не знаешь. Потому что ты со мной говорила не как с будущим мужем. Просто как с «волчонком».

— А почему ничего не сказал?

— Мне показалось, что тебе это не понравится.

— Да уж.

Я пытаюсь отхлебнуть ещё вина, но обнаруживаю, что оно закончилось.

— И когда нас успели… сговорить? Я в Кутной Г оре два раза в жизни была.

— Когда мне было девять лет.