Луна над горой

На сороковой год правления Цзин-вана в государстве Чжоу[16], в один из дней високосного месяца[17] Куай Куй наконец вошел в столицу, где его радушно приветствовал Хунь Лянфу. В сумерках, переодевшись в женское платье, будущий князь пробрался в дом семьи Кун, где вместе с Хунь Лянфу и своей сестрой Бо Цзи угрозами принудил к повиновению сына Бо Цзи Кун Куя, который был главой семьи и высоким сановником при дворе. С его поддержкой Куай Куй без труда захватил город. Молодой князь Чжэ сразу же бежал, и отец его, заняв освободившийся престол, стал правителем Вэй под именем Чжуан-гун. С тех пор как Куай Куй покинул страну, спасаясь от гнева Нань-цзы, минуло семнадцать лет.

Первым делом Чжуан-гун занялся вовсе не отношениями с соседними княжествами или наведением порядка внутри государства. Нет, важнее было наверстать потраченные впустую годы – или, быть может, отыграться за прошлые обиды. Он спешил предаться удовольствиям, которых был так долго лишен; и самолюбие, ущемленное вынужденным изгнанием, грозило теперь разрастись до невероятных размеров. Те, кто притеснял его, заслуживали смерти; те, кто насмехался над ним, – сурового наказания; те, кто не проявил сочувствия, – холодного равнодушия.

Больше всего Чжуан-гуна удручало то, что Нань-цзы, любимая наложница покойного Лин-гуна, ставшая причиной всех несчастий, умерла годом ранее. Находясь в изгнании, он бесчисленное количество раз мечтал о том, как схватит прелюбодейку, подвергнет жестоким мучениям и наконец предаст смерти! Что до вельмож и сановников, которые остались в стороне и никак его не поддержали, им Чжуан-гун сказал следующее:

– Я сполна вкусил горечь изгнания. Думаю, и вам пошло бы на пользу это горькое лекарство.

Многие после этих слов, не раздумывая далее, бросились искать приют в сопредельных странах.

Но что сталось с сестрой нового государя Бо Цзи и ее сыном Кун Куем? Быть может, Чжуан-гун щедро вознаградил их за помощь? Нет – пригласив их как-то вечером на пир и сильно подпоив, он посадил обоих в повозку и велел увезти прочь из своих владений.

Итак, в первый год царствования Чжуан-гун был одержим местью, продолжая расправляться со своими врагами. Но занимало его и другое: проведя молодые годы в вынужденном уединении, он не пропускал теперь ни одной красавицы, высматривая их на улицах, чтобы умыкнуть к себе в покои.

Наследником Чжуан-гун, как и собирался, назначил Цзи – сына, который делил с ним тяготы изгнания. Отец привык считать его ребенком – однако же за прошедшие годы мальчик вырос в статного молодого человека. Узнав с детства превратности судьбы, он видел людей насквозь и, случалось, проявлял несвойственную столь юному возрасту жестокость. Отец всегда его баловал и по-прежнему не отказывал ему ни в чем, поэтому Цзи привык делать все, что ему заблагорассудится. Многие удивлялись, видя, как снисходителен князь к сыну – но такая благосклонность более ни на кого не простиралась. Молодой Цзи и Хунь Лянфу, занявший теперь самый высокий пост при дворе, были единственными, кому доверял Чжуан-гун.

Однажды вечером, беседуя с Хунь Лянфу, Чжуан-гун принялся расспрашивать о своем предшественнике Чжэ – тот, покидая Вэй, прихватил с собой содержимое княжеской сокровищницы. Нет ли какого-то способа вернуть увезенные богатства? В ответ Хунь Лянфу, взяв у слуги свечу, отослал того прочь и заговорил вполголоса, почти на ухо князю: мол, и бежавший Чжэ, и Цзи – оба княжеские сыновья, равные друг другу происхождением. Пусть Чжэ занял престол прежде отца – что с того? Он сделал это не по собственной прихоти, но лишь потому, что так распорядилась судьба. Не лучше ли призвать его обратно, и тогда уж, сравнив таланты и способности обоих отпрысков, выбрать наследником более достойного? А если Чжэ и впрямь ничем себя не проявит, то можно будет по крайней мере отобрать сокровища, которые он наверняка привезет с собой…

Как ни старался Хунь Лянфу избавиться от чужих ушей – похоже, в покоях скрывался лазутчик, потому что весь этот разговор немедленно передали Цзи.

Наутро, спозаранку, взбешенный юноша ворвался в отцовские покои в сопровождении пятерых воинов с обнаженными мечами – и Чжуан-гун вместо того, чтобы возмутиться сыновней непочтительностью, побледнел и задрожал. Слуги молодого Цзи притащили кабана, и сын, убив его, заставил отца поклясться на крови, что тот не станет искать другого наследника, а коварного Хунь Лянфу немедленно казнит. Чжуан-гун возразил, что, мол, обещал трижды простить Хунь Лянфу прегрешения, караемые смертью.

– А как насчет четвертого? – с угрозой спросил Цзи. – В четвертый-то раз ему, верно, полагается казнь?

Чжуан-гуну, совсем утратившему присутствие духа, ничего не оставалось, кроме как кивнуть.