Луна над горой

Отказать Цзи Чан не мог. Он вскарабкался на валун вместо мастера и почувствовал: под ногами что-то сдвинулось. Кое-как собравшись с духом, он потянулся было за луком, но тут с края обрыва сорвался небольшой камешек и полетел в бездну. Проследив за ним глазами, Цзи Чан, не помня себя, распростерся на скале, вжимаясь в нее всем телом. Колени тряслись, по коже градом катился пот. Старик засмеялся и протянул руку, чтобы помочь ему спуститься. После чего, сам поднявшись на валун, сказал:

– Что ж, покажу тебе, как надобно стрелять…

Цзи Чан, по-прежнему смертельно бледный, с колотящимся в груди сердцем, все-таки не мог не заметить одной странности: а где же лук? Руки мастера были пусты.

– Лук? – усмехнулся тот. – Когда есть лук, то это стрельба из лука! А для стрельбы без лука не нужны ни лакированное оружие, ни стрелы с острыми наконечниками.

Высоко-высоко над ними одиноко парил коршун, казавшийся не больше кунжутного семечка. Гань Ин поднял глаза к крошечной точке в небе, вложил невидимую стрелу в бесплотный лук, твердой рукой натянул несуществующую тетиву, так что лук изогнулся полумесяцем, и выстрелил. Коршун мгновенно сорвался вниз, даже не плеснув крыльями.

Цзи Чан ощутил благоговейный трепет: ему открылись такие высоты искусства, которых он прежде не мог и вообразить.

Девять лет Цзи Чан провел у старого мастера – но чему и как учился, неведомо никому.

Когда через девять лет он спустился с гор, все были поражены произошедшими в нем переменами. Лицо, на котором раньше читались гордость и непокорный дух, теперь казалось лишенным выражения – будто у куклы или дурачка. Цзи Чан впервые после долгого перерыва навестил своего прежнего учителя Фэй Вэя, и тот восхищенно вскричал:

– Вот сейчас ты и вправду стал великим мастером! Такому, как я, с тобой и не сравниться!

Ханьдань, родной город Цзи Чана, приветствовал его возвращение; все предвкушали чудеса владения луком, которые, несомненно, продемонстрирует столь искусный стрелок. Цзи Чан, однако, ничего подобного делать не спешил. Лук он и в руки не брал; тот ивовый, с пеньковой тетивой, с которым отправился в горы, Цзи Чан, кажется, и вовсе выбросил, а когда его спросили об этом, равнодушно ответил:

– Совершенное действие – это бездействие, совершенная речь – безмолвие, совершенное искусство стрельбы из лука – отказ от выстрела.

Сообразительные столичные жители были сражены его словами и преисполнились гордости за то, что в их городе обитает мастер, так близко подошедший к совершенству. Чем дольше Цзи Чан не касался лука, тем больше его славили как непревзойденного стрелка.

Люди рассказывали о нем истории, одна невероятнее другой: например, будто каждую ночь, когда пробьет третью стражу, с его крыши доносится звон тетивы, но никого не видно, – якобы в это время бог лучников, вселившийся в Цзи Чана, покидает его тело, чтобы защитить дом от бродящих во тьме злых духов. Один торговец, живший неподалеку, уверял, будто собственными глазами видел Цзи Чана на облаке в небесах, где тот – в кои-то веки взяв в руки лук – состязался в искусстве стрельбы с прославленными мастерами древности – Ян Юцзи[9] и Хоу И[10]. Стрелы, выпущенные всеми троими, исчезали где-то между Сириусом и Орионом, оставляя в ночном небе голубоватые следы. А однажды к Цзи Чану попытался проникнуть вор. Стоило ему закинуть на забор ногу, как из погруженного в сон дома бесшумно вырвалось некое дуновение воздуха и ударило его прямо в лоб, сбив наземь. Услышав о таком, все злоумышленники стали держаться от лучника подальше, да и перелетные птицы, усвоив урок, облетали его дом стороной.

Слава великого мастера росла, а сам Цзи Чан постепенно старился. Он давно утратил интерес к стрельбе, и разум его, постепенно отрешаясь от земных забот, обретал все большее спокойствие и безмятежность. Лицо его, и прежде бесстрастное, словно у деревянной куклы, стало совсем неподвижным – так что трудно было даже понять, дышит ли он.

– Я больше не вижу разницы между собой и другим человеком, между хорошим и дурным… порой не могу различить, где глаз, а где ухо, где нос, а где рот, – так говорил мастер на закате своих дней.

Через сорок лет после того, как закончилось его обучение у мастера Гань Ина, Цзи Чан скончался – мирно, тихо, словно истаявший в воздухе дым. За все сорок лет он ни словом не обмолвился про искусство стрельбы – и уж тем более не прикасался к луку и стрелам. Мне хотелось бы написать, что в конце жизни старик совершил что-то удивительное – и пусть бы всем стало ясно его величие, но негоже идти против фактов, описанных в старинных хрониках. Последние десять лет своей жизни Цзи Чан практиковал недеяние; есть только одна любопытная история, которую я вам поведаю.