Луна над рекой Сицзян

Не знаю, как она оглохла, она никогда об этом не рассказывала. Я спрашивал у отца, он сказал, что однажды в детстве она очень сильно захворала, после этого всё и началось… А что с ней случилось, никто и не знает, болезнь как болезнь, уже и забылось.

В рассказах старшего поколения прошлое всегда становилось мутным и расплывчатым. Возможно, в этом проявлялось их чувство ответственности за воспитание детей и защиту общества; вероятно, они верили, что благодаря их предосторожности мы будем послушно доедать морковку и пить аспирин. И только когда я впервые вернулся в родные края, то, переправляясь на пароме через горную реку, вдруг обнаружил, что прошлое состоит не из зыбкого тумана, а из достоверных мелочей, которых можно коснуться, стоит лишь протянуть руку.

Мясистая горная цепь прорезалась тёмно-зелёными водами древней реки, окаймлённой такой же древней галькой разных цветов. Говорят, раньше берег реки был покрыт густым лесом, откуда внезапно появлялись бандиты, нападали на торговые корабли и тут же прятались обратно. Однажды правительство прислало людей, которые срубили лес вдоль реки, разрушив разбойничье укрытие; лишь тогда здесь появился первый казённый тракт, по которому несмело поехали первые повозки. Затем власти согнали рабочих, и те построили здесь стену, разделив территории ханьцев и мяо, чтобы предотвратить взаимную смуту и разбой. Эта маленькая южная китайская стена сейчас, конечно, уже заброшена, от неё осталось несколько разрушенных временем фрагментов да обломки кирпичей, поросшие жухлым бурым мхом, — будто кто-то разбросал что-то ржавое в траве. А ещё — несколько земляных насыпей, под напором дождя и ветра ставших гладкими и округлыми, словно беззубые дёсны.

Вместе со мной в тот день на пароме находилась пожилая женщина. Её дочерна загорелое лицо было испещрено паутиной морщин, сама она была низенькой и такой невесомой, что, казалось, дунь один раз, и она упадёт; в одной заплечной бамбуковой корзине, пожалуй, поместилось бы три-четыре таких, как она. Рот и глаза превратились в глубокие трещины, будто кто-то небрежно сделал несколько надрезов на корне маниока; ярко-алые линии глаз были особенно красивы — словно два водоёма, наполненных мутными слезами.

Она одновременно походила и на человека, и на орла и на чистейшем местном диалекте поведала мне о некоторых вещах, имеющих отношение к моей тётушке. В этот миг я неожиданно почувствовал, что далёкая родина на моих глазах превращается в зримую, живую реальность, что судьба действительно существует, так же как существует и моя связь с этой незнакомой землёй. И свидетельством этому является то, как похоже лицо этой пожилой женщины на тётушкино, а значит, и на моё. Приехав в родные места, я на каждом шагу видел доказательства нашего родства — такие знакомые очертания носов, глаз, губ, скул… Возвращаясь сюда, я вёз в своём теле здешнюю кровь и здешние лица.

Рядом с женщиной стоял очень рослый прыщавый отпрыск, очевидно, её сын. Трудно было поверить, что она могла произвести на свет живое существо, в два-три раза превосходящее её по размерам.

— Дядюшка? А, знаю, знаю. — Женщина смерила меня взглядом двух ярко-красных трещин. — Раньше была такой очаровательной девчушкой. В тот год в семье Мо умер второй сын, и кто-то сказал, что это она извела его колдовством. Тогда открыли храм предков и устроили родовой суд, принуждая твоего дедушку развести огонь и сжечь её живьём. Ай-яй, какое мучение!

— Матушка, вы, наверное, перепутали, то была не моя тётя…

— A-а, тогда сестрица из Иньцзядуна?

— Да, из Иньцзядуна.

— Шу Сюй, что ли?

— Да, Шу Сюй.

— Её тоже знаю. Кто же её не знает? То-то я смотрю, вы чем-то похожи. Она небось в год Гэн-шэнь[39] родилась, младше меня всего на месяц. Её муж разве не тот бандит Ли? На всю голову стукнутый, и играл, и по женщинам таскался, ездил верхом и любил курить ту штуку… — Она оттопырила большой палец и мизинец, вероятно изображая курение опиума. — В начале года приезжал его браг, говорят, что из Цзючжоу, искал их старый дом. Я его на улице видела.

Я вгляделся в алые трещины, в которых как будто вовсе не было глазных яблок, зато были заметны дакриоцистит, конъюнктивит и какая-то дымная муть, выжженная солнцем… Может, это прожитые годы сожгли её глаза?

— И с детьми у неё не сложилось. Когда рожала твоего двоюродного брата, ребёнок не шёл. В ту пору тут не было ни лекаря, ни больницы, поэтому обратились к маньчжуру, он распорол ей живот кухонным ножом, как свиней режут. Жаль, ребёнка так и не удалось спасти. Ох, и рыдала же она, кричала так, что небо и земля почернели, вот так и оглохла…

— Вот как?

— Она всё ещё в Чанше?

— Да, всё ещё там.

— Счастливая! Жаль только, что никого у неё нет, так говорят.

— Она вышла на пенсию и хотела приехать сюда пожить.

— Родного дома уже нет, зачем ей возвращаться? Да и детей у неё нет, не вернуться ей уже, не вернуться. — Тихонько вздохнув, она вытерла глаза.