Луна - Солнце мертвых

От изумления я вмиг позабыл обо всем на свете и… точно в дурмане, сунул руку в колодец. Но в то же мгновение могучая длань схватила меня за шиворот и отшвырнула назад как щенка. Я едва не растянулся на траве и, с трудом сохранив равновесие, лишь чудом сумел удержаться на ногах. Обиженный и возмущенный, я шагнул, негодуя, к Яну и… грозные слова, вот-вот готовые сорваться с моих пламенных уст, так на них и застыли, потому что посреди сумасшедшего плеска бурунов и волн, поднятых в колодце неведомой силой, я различил вдруг пальцы, когти, гребни, морды, хвосты каких-то удивительнейших созданий — не людей, не гадов, не рыб, но словно бы и гадов, и рыб, и людей одновременно. Не вообразимые ни в каком горячечном бреду чудища барахтались и извивались в пенящейся воде колодца, точно дрались между собой за крошки и куски творога, а Ян стоял и смотрел на них жутковато-отрешенным, окаменевшим, ледяным взглядом.

И вновь, в который уже раз, мною овладело ощущение невозможности, нереальности происходящего, так, словно я снова либо сплю, либо присутствую на ужасно безвкусном, дурном, дешевом спектакле самого захудалого провинциального театра. Казалось, закрой на секунду глаза, ущипни себя побольней — и все сгинет, исчезнет без следа: и эта черная душная ночь, и нахальная белая Луна, и люди возле колодца, и мокрые скользкие уроды в бушующей, кипящей воде…

Но увы, я уже слишком хорошо знал, что это не сон. Еще какое-то время Ян пристально смотрел в колодец; потом от воды стали вдруг подниматься клубы белого дыма, закрывшие от нас копошащихся в его чреве созданий, потом сверкнула яркая огненная вспышка и Ян выпрямился — вода в колодце была теперь чистой и светлой как зеркало, и ни единой твари не было видно ни на поверхности ее, ни в глубине.

Случайно взгляд мой упал на священника: скрестив на груди тонкие руки, он мрачно смотрел то на колодец, то на Яна, и глаза его при этом горели одинаково неукротимым, злобным огнем.

Я быстро отвернулся, не желая, чтобы святой отец вообразил, будто я за ним слежу. Нет-нет, конечно же, я вовсе не собирался шпионить, однако от него исходила сейчас такая сильная, почти физически ощутимая волна неприязни к Яну, что я невольно, вопреки своему желанию, хоть краешком глаза, но продолжал держать нашего полкового капеллана в поле зрения.

Однако опасаясь, я в то же время по-человечески хорошо понимал состояние священника и сочувствовал ему. Несомненно, он нес тяжкое бремя: бремя кровного родства с оборотнями, с одной стороны, фанатичной (что бы там ни утверждал) религиозности — с другой, и собственной беспомощности в борьбе против Сатаны и его слуг с вытекающей отсюда фатальной необходимостью противоестественного и глубоко отвратительного ему союза с человеком, которого он также считал порождением и олицетворением темных сил, которого не понимал, а потому боялся и сейчас почти ненавидел, воспринимая альянс с Яном лишь в качестве временно неизбежного эпизода в своем личном противостоянии Злу и, возможно, как кару божью за априорную греховность своего происхождения и пастырское бессилие — с третьей.

Мои сумбурные мысли были прерваны чьим-то изумленным возгласом. Я увидел, что все обступили колодец, так, точно узрели в нем сокровища готских королей, и тоже поспешил присоединиться к остальным, дабы не лишиться своей законной доли. Но то было не сокровище…

То было не сокровище, но нечто настолько чудесное и удивительное, что мы все потрясенно замерли и застыли, не в силах оторвать глаз от воды. Да полноте, от воды ли?..

Перед нами лежал идеально гладкий бело-голубоватый, сохраняющий форму стенок колодца и словно подсвеченный изнутри неярким, но ровным сиянием квадрат. Мне вдруг пришло в голову, что он очень напоминает экран в синематографе — и я вздрогнул, потому что мгновение спустя увидел… Нет, это казалось невероятным, непостижимым, но э т о б ы л о! Я увидел длинную, пыльную, уходящую за самый горизонт дорогу и черную точку на ней.

Точка быстро приближалась, росла, и вот приобрела уже очертания щуплой и низкорослой человеческой фигуры. Сначала я подумал, что это карлик, но когда человек подошел поближе, — едва не вскрикнул: то был ребенок, маленький, худой, субтильный подросток. Он был хром — одна нога заметно короче другой, и, ковыляя по дороге, бедняга загребал искривленной ступней густую серую пыль, которая потом вновь медленно оседала на землю за его спиной.

Однако изображение было каким-то странным и неестественным. Мальчишка шел в темной ночи, освещенный лишь звездами и Луной, но мы видели его ясно и четко, как днем, правда, в несколько синеватой дымке. Черт лица было пока не разобрать, но вот он подошел ближе, еще ближе, и… О господи! — я невольно зажал рот рукой, чтоб не вскрикнуть — все лицо хромого покрывала густая бурая шерсть, и человеческими на нем казались только глаза, маленькие, блестящие и живые.