Луначарский

Было бы странно, если б автору этой пьесы не вверили в сов. России дела воспитания юношества. Не нужно, однако, думать, что «Королевский брадобрей» написан по «агитзаказу» для обличения королей и магнатов. Короли и магнаты в нем обличаются, так сказать, попутно, — в агитационных целях и не пишут длиннейших трагедий в стихах. Нет, главная прелесть драматических произведений г. Луначарского заключается именно в том, что они должны ставить перед избранными философские и эстетические проблемы предельного глубокомыслия: автор явно реформирует мировое искусство. Это с особенной силой сказывается в его чисто символических пьесах. Не буду излагать их подробно, — и так прошу читателей простить эти выписки. Скажу только, что в мистерии «Иван в раю44, в основу которой, по словам г. Луначарского, положена гипотеза трагического пантеизма, честный идейный борец Иван, поднявшись к престолу Бога, ведет философский спор с Иеговой и убеждает его отречься от власти в пользу человечества. Иегова, после 42 страниц философских диалогов, дьявольских монологов, ангельских и других хоров, «раздирающего звука труб44, «кукования птицы Гамаюн» и т.д., соглашается с Иваном и сходит с престола. Надо отметить, что Ивану помог убедить Иегову «хор богоборцев во главе с Каином и Прометеем44. И действительно, богоборцы говорили весьма убедительно. Вот как начинается богоборческая песня:

Аддай — дай

У-у-у

Гррр-бх-тайдзах Авау, авау, пхоф бх.

Читатель не должен чрезмерно удивляться: г. Луначарский сторонник того взгляда, по которому чисто фонетическая изобразительность в искусстве идет параллельно с философской глубиной и с роскошью поэтических образов. В песне богоборцев этот художественный прием особенно удался оранжерейному автору: авау, авау, пхоф бх, — прямо живой Прометей! Методы чисто звукового изображения г. Луначарский применяет во многих своих произведениях. У него даже есть длинные диалоги в таком роде. Так, в «Василисе Премудрой» некий «девомальчик», «со страшно большими и грустными глазами ртом тоже грустным, но совсем маленьким, ведет в поводу страуса в сверкающей сбруе и поет:

Наннау-кнуяя-наннау-у-у

Миньэта-а-ай

Эй-ай

Лью-лью

Таннаго натальни-канная-а

Та-нга-нга-ай,

и т.д.,

на что Нги, другое действующее лицо «в серебряной сетке с алой феской на богатых кудрях», совершенно резонно отвечает:

Уялалу

Лаю-лалу

Амменнай, лаяй, лоялу...

Этот человек, живое воплощение бездарности, в России просматривает, разрешает, запрещает произведения Канта, Спинозы, Льва Толстого, отечески отмечает, что можно, чего нельзя. Пьесы г. Луначарского идут в государственных театрах, и, чтобы не лишиться куска хлеба, старики, знаменитые артисты, создававшие некогда «Власть тьмы», играют девомальчиков со страусами, разучивают и декламируют «грр-авау-пхоф-бх» и «эй-ай-лью-лыо»...

Но все-таки хорошо, что г. Луначарский cтоль «неудержимо звучен», что он так любит «уходить в царство чистых образов чистых идей». Пусть он и дальше, как его «шикарный флигель-адъютант бряцает саблей и шпорами — монистической саблей и пан-психическими шпорами. Я рад, что Гос. Издательство издает пьесы утонченного тепличного растения на плотной, роскошной, прочной бумаге. Кое-что, Бог даст, дойдет и до потомства, и, подобно графу Лео Дорнбах фон Туpay, «культурнейший из большевиков» долго будет жить в сердцах людей ослепительно сияющим молодым богом.