Лунатик исчезает в полночь

Мы довольно быстро добрались до привокзальной площади. Я хотела зайти в двухэтажный торговый центр, но Аллочка потянула меня в убогий стеклянный павильончик, стоявший вдали от автобусных остановок и железнодорожной кассы.

– Там народу нет, а пломбир везде одинаковый, – сказала она.

В лавчонке действительно оказалось пусто, за прилавком скучала продавщица. Мы с Аллой взяли по эскимо и слопали его, не выходя на улицу. Тане мороженое покупать не стали, решили, что оно растает до того, как принесем его к озеру. Потом Булкина схватила со стенда какой-то журнал, растрепала волосы, скорчила рожу и спросила:

– Правда, похоже на лицо с обложки?

Я засмеялась, сцапала другое издание и проделала то же самое. Некоторое время мы с Аллой кривлялись, потом продавщица не выдержала:

– Замуж вам пора! Здоровенные лосихи, а идиотничаете.

Мы с Булкиной переглянулись, захихикали. Алла попятилась, налетела на упаковку пластиковых бутылок, и, чтобы не упасть, схватилась за стенд с книжками. Тот накренился… бабах! Конструкция, набитая покетбуками, рухнула прямо на стеклянную витрину, осколки веером разлетелись в разные стороны.

– А-а-а! – завопила продавщица. – Сейчас милицию вызову! Ах вы…

Я испугалась до дрожи. Если попаду в отделение, школа не даст мне хорошую характеристику, я не смогу поступить в институт, даже в тот убогий, куда намеревалась подать документы…

– Тетенька, пожалуйста, не сердитесь! – захныкала Алла. – Мы живем неподалеку, я съезжу домой, возьму у мамы денег, возместим ущерб. Пошли, Степа.

Торговка схватила меня за руку.

– Ишь, хитрые! Нет уж, эта шалава пусть туточки останется. А ты поторопись, ежели к закрытию не вернешься, сдам твою подруженцию в обезьянник.

– Ой, не надо! – заплакала я.

– Степа, не волнуйся, я мигом туда-сюда сгоняю, – пообещала Алла. – Мама сегодня дома, на работу не пошла.

– Хорош трендеть, рыси на платформу! – взвизгнула продавщица. – В пятнадцать десять электричка пойдет со всеми остановками.

Булкина испарилась.

– Во сколько вы закрываетесь? – пролепетала я.

– В одиннадцать вечера, – буркнула баба, доставая из-под прилавка цепь, довольно большую гирю с ручкой и навесной замок. – А ну, иди сюда.

– Зачем? – испугалась я.

– Затем! – гаркнула торговка. – Хотя нет, стой смирно.

Я покорно замерла. Продавщица пропустила цепь под ручку гири, обмотала мою талию железными звеньями, заперла на замок и объявила:

– Таперича не убегешь. Получу деньги – отпущу. Не принесут выкуп – париться тебе на нарах. Бери веник и совок, начинай убирать. Вымахала дылда здоровенная, а ума нет.

Я покорно принялась наводить порядок. Гиря мешала двигаться, но я боялась пожаловаться на неудобство. Вдруг тетка разозлится, не станет дожидаться Аллу и прямо сейчас сдаст меня в отделение?

Через три часа мне стало страшно. Булкина легко успевала на электричку в пятнадцать десять – из магазина она улетела ровно в три, я заметила время на ходиках, висящих на стене за кассой, а до платформы, расположенной в паре шагов от убогого ларька, даже больная улитка доберется секунд за сорок. Нет, Алла точно укатила на этом поезде. Наша станция следующая, ехать до нее всего ничего. До дома Булкиных пятнадцать минут неспешного хода. Ладно, пусть Аллочка не шла, а ползла на животе и потратила полчаса. Еще столько же ей потребовалось, чтобы объяснить матери случившееся. Ирине Федоровне следовало схватить деньги и мчаться в Васькино. Хорошо, они с Аллой не сразу сели в поезд, ведь не каждый состав тормозит у нашей платформы. Но двух часов им должно хватить за глаза. А прошло три! Что случилось?

В восемь вечера продавщица, взглянув на ходики, заметила:

– Кинула тебя подруга. Побоялась родителям о разбитой витрине рассказать. Сидит, дрянь, сейчас у телика, жрет бутерброд с колбасой и наплевать ей, что ты тут маешься. Хочешь совет? Не имей с ней больше никаких дел, показала себя шалава в полной своей красе.

– Тетенька, – зарыдала я, – отпустите меня, пожалуйста! Я у бабули денег возьму, честное слово привезу их завтра с утра. Напишу вам, как меня зовут, где живу.

– Нашла дуру! – хмыкнула продавщица. – Так я тебе и поверила. Смоешься, как утонешь, а мне стекло новое покупать, мастеру платить, чтобы вставил. Нетушки, нехай менты разбираются, дело о хулиганстве заводят. По суду с твоих родителей бабки получу.

– Ой, не надо! – взмолилась я. – Мне в институт поступать надо, туда с судимостью не возьмут.

– Вона чего, – скривилась торговка. – Образование получить решила? Значит, из богатых. А не хочешь, как я, с четырнадцати лет на чужого дядю горбатиться за копейки? Перетопчешься без диплома, пойдешь полы мыть, узнаешь, почем кило конфет. Некоторым деткам с колыбели сладкая шоколадка сама в рот валится, а ты попробуй горькую редьку, как я. Заткнись! Иначе прямо сейчас патруль кликну.

Я попыталась перестать плакать, но слезы полились еще сильней.

– Назло мне ревешь? – сдвинула баба брови в одну линию. – Ну, сама виновата, иду к телефону.

– Тетенька, – зашептала я, становясь на колени, – сделаю, что хотите, только не звоните в милицию. Могу к вам каждый вечер приезжать полы мыть.