Лунная магия

Я воспользовалась верой Уилфрида в меня, чтобы укрепить свою веру в собственные магические способности. Ибо только веря в них, можно их использовать. Если в них не веришь, то и пользоваться ими невозможно, а такой скептически настроенный, рациональный человек, как я, не слишком легко принимает что-либо на веру, пока хорошенько все не проверит и не убедится, что оно действует. И как ни парадоксально это звучит, эти способности не действуют, если в них не верить, ибо человек постоянно подпитывается от своего недоверия негативным самовнушением и тем самым разрушает астральные формы, едва успев их создать. Но когда я с помощью внушения заставила Уилфрида, в котором жила эта вера, увидеть астральную форму, то его вера прочно удерживала ее перед моим взором. Это очень тонкий, но полезный нюанс в практической работе, и я предлагаю им воспользоваться всем, кто способен его оценить по достоинству. Не так уж много на свете тех, кто разбирается в подобных вещах, либо кто, будучи знатоком, может об этом рассказать.

Я заставила Уилфрида видеть меня такой, как я хотела, и посредством этого создала свою магическую сущность. Магическая сущность — это довольно странная вещь. Она больше напоминает духа-покровителя, чем что-либо иное, и человек переводит свое сознание в нее так же, как в астрал, пока в конце концов не отождествляет себя с нею и не становится тем, что сам же и создал.

Затем, исчерпав Уилфрида до дна, я покинула его, но лишь после того, как помогла ему установить контакт с космическими силами.

Я помню, как приехала в Лондон в час пик. Я въехала в город по незнакомому маршруту и заблудилась в лабиринте огромных кварталов Сэррей-сайд, где все улицы на одно лицо, но постоянно смещаются наискось, повторяя изгибы реки, так что вскоре теряешь всякое представление о направлении. Единственным ориентиром была для меня высокая труба завода Доултон, которая, как я знала, должна была вывести меня к нужному мосту. Но улицы, сплетаясь друг с другом, никак не вели меня куда нужно, ибо этот уголок мира, отсеченный железной дорогой, полон бесчисленных тупиков. Внезапно передо мной открылся конец улицы, выходящей на свинцовую гладь реки. Решив, что это должна быть набережная Альберта, и, стало быть, знакомый мне район, я ринулась туда, но вместо этого оказалась в самом странном и забытом Богом и людьми районе на свете, а за рекой теснились вздыбленные в небо убогие кварталы Пимлико.

Это были не трущобы, — наоборот, весьма респектабельный район. Перед каждым домом был свой небольшой садик, и во всех без исключения жилищах красовались на окнах кружевные занавеси. На многих воротах виднелись бронзовые таблички, возвещавшие, что здесь живут трубочисты, акушерки, гробовщики и тому подобная публика. Вдобавок оказалось, что это очередной тупик, и мне пришлось развернуть машину на прогнивших досках полуразрушенной верфи и ехать по своим следам до первого поворота направо. Там на углу стояла маленькая убогая церквушка, черная, словно лондонская кошка, вобравшая в себя всю городскую сажу. Ее верхние окна были защищены от камней густой проволочной сеткой. Вход преграждала тяжелая дубовая дверь, обитая огромными гвоздями. Собственно говоря, церквушка больше напоминала миниатюрную частную крепость, скрытую под маской религии. Никогда в жизни я не видела более отталкивающего фасада; она вполне могла бы служить узилищем во времена инквизиции.

В довершение всей картины мрака и запустения перед нею висело объявление «Сдается внаем». Это меня удивило, так как я считала, что церковь всегда остается церковью, а церковное имущество подлежит секвестрированию. Но эта церковь, по-видимому, оказалась слишком большой обузой даже для церковных властей, и они пожелали от нее избавиться. Мне даже подумалось, что в этой церкви может быть полным-полно привидений.

В конце концов я пересекла реку и снова оказалась в более цивилизованных районах.

С большой радостью я вернулась домой, и мое маленькое жилище на сеновале гостеприимно встретило меня огромным горящим камином и толстыми коврами, где повсюду были разбросаны бесчисленные подушки, где все было выдержано в тех приглушенных, богатых, темных цветах, которые я так люблю.

Квартира показалась мне странно чужой, хоть я и отсутствовала всего несколько месяцев. Я бы сказала, что моя жизнь уже как бы выветрилась из нее, и если я соберусь переехать отсюда, то мне не придется ничего выдергивать с корнем. Но это меня ничуть не обрадовало. Скорее наоборот, я почувствовала себя чужой, одинокой и бездомной, а для меня атмосфера места всегда значит очень многое. Она всегда значила для меня больше, чем люди, вследствие закона одиночества, согласно которому я живу.