Лунная магия

— На днях вы это узнаете, — сказала я.

Я пошла вперед, а он двинулся следом — да больше ему ничего и не оставалось — и подвела его к узкому проходу между стенами. В конце его виднелись истертые ступеньки, по которым можно было подняться на мост.

— Таким уж страшным его не назовешь, — сказал он, когда я попрощалась с ним в неровном свете газового фонаря.

— Я не имела в виду этот путь, — сказала я.

Он постоял в нерешительности, словно не желая уходить.

— Я вас еще увижу? — коротко спросил он.

— А это как вы захотите, — сказала я. — Вы всегда будете желанным гостем.

— Благодарю, — сказал он, приподнял шляпу и, круто развернувшись, пошел прочь.

А я двинулась назад по унылому переулку. Но не успела я немного пройти, как услышала за спиной торопливые шаги. Первым моим побуждением было ускорить шаг и выйти на широкую улицу, так как это было не слишком подходящее место для встречи с неприятностью.

— Мисс Морган, я хочу вас кое о чем спросить, — произнес знакомый голос позади меня.

Запыхавшийся голос, пожалуй, даже слишком запыхавшийся для такого короткого расстояния.

Я обернулась. Даже в этом сумраке безошибочно угадывались его квадратные плечи и бульдожья шея.

— Друг мой, — сказала я, — что же вам от меня нужно?

Я сказала это как можно ласковее, так как знала, что он взвинчен до крайности.

— Послушайте, вы не будете против… моих дневных грез? Знаете, я ничего не могу с этим поделать. Но если вы скажете, я постараюсь.

— Мне казалось, вы ничего не можете с этим поделать.

— Могу, конечно, если сильно этого захочу.

— Какой ценой?

Он промолчал.

— Я ничего не имею против, — сказала я. — Это никому не причиняет вреда, а вам, пожалуй, только помогает.

— Теперь, когда я узнал вас, мне это совсем не нравится, — сказал он.

— Такие вещи приходят из гораздо более сокровенных глубин, чем кажется на первый взгляд, — сказала я. — Не пытайтесь подавлять свои видения. Понаблюдайте за ними, приглядитесь, как они себя поведут. Вам знакома теория психоанализа?

— Да, разумеется.

— Тогда совершенно неважно, что весь набор символов сосредоточился вокруг моей персоны. Я все прекрасно пойму.

— Перенесение, как у Фрейда? — спросил он.

— Да, — сказала я, подумав, что большего все равно пока не могла бы ему сказать. Немного приободрившись, он резко повернулся и зашагал домой.

Я не спеша подошла к верфи и стояла там до тех пор, пока не увидела, как в окне за рекой загорелся свет. В освещенном квадрате выросла тень, и я поняла, что Малькольм смотрит в окно, опершись о подоконник. К счастью, на мне был черный макинтош с капюшоном. Я подождала еще немного, пока, наскучив своим бдением, он не задернет шторы. На короткой, хорошо освещенной улочке я была бы ему хорошо видна, а мне не хотелось, чтобы он знал, что я дожидалась на верфи его возвращения. Но терпение у него оказалось неиссякаемым, и в конце концов я сдалась. Я пошла домой и снова оказалась в теплом, благоуханном покое, где я жила и двигалась, и вела существование. Тогда и только тогда до меня дошло, что Малькольм ждал, когда вспыхнет свет в моем огромном окне.

Хотела бы я знать, какие мысли смятенным вихрем проносятся у него в голове. Что это был именно вихрь, я не сомневалась. Его поведение убедило меня в том, что этот человек не имеет абсолютно никакого общения с женщинами, за исключением своих пациенток, хотя, несмотря на угрюмое, словно высеченное из гранита лицо, он не был лишен привлекательности. Наоборот, присущий этому человеку своеобразный динамизм обладал для многих женщин мощной притягательной силой. Однако его поведение было слишком грубым и отталкивающим, что совершенно исключало всякую возможность зарождения любовной связи. Я задумалась, не сочтет ли он едва завязавшиеся отношения со мной чем-то вроде «романа» и не вздумает ли пресечь его в корне. Я не сомневалась, что, взглянув на все под этим углом, он так и сделает. Я, как могла, постаралась придать нашей встрече дух психологического эксперимента, что и было на самом деле. Но ведь это была лишь половина правды. У меня не было никакой возможности поведать ему о другой половине, и он мог небезосновательно решить, что это именно «роман», и испугаться. Однако здесь я ничего не могла поделать. Он был всецело в руках Величайшей, как, впрочем, и я. Я лишь могла надеяться, что с ним все будет хорошо: он не позволит условностям связать себя по рукам и ногам, а последует за своим внутренним зовом и выйдет на прямой путь. В сущности, я «бросила ему вызов», сказав, что укажу путь, лишь бы он осмелился на него ступить, и одно это стало бы испытанием его мужества. Но он мог либо еще глубже забраться в свой панцирь, либо, в силу заурядной социальной тупости, мог вообще ничего не понять. Мне оставалось только ждать.