Лунная миля

В пригородах всего этого не найти, во всяком случае не в таких объемах, к каким я привык. С Энджи ситуация такая же, если не хуже.

Так что мы решили растить ребенка в городе. Купили домик на приличной улице, с крохотным двором и неподалеку от детской площадки (также неподалеку от довольно стремного квартала, но это другая тема). Мы знаем большинство своих соседей, и Габриэлла уже может назвать по порядку пять остановок на красной ветке — факт, от которого сердце ее старика переполняется гордостью.

— Заснула?

Энджи взглянула на меня поверх учебника, когда я зашел в гостиную. Она переоделась в треники и одну из моих белых футболок. Она в ней просто тонула, и я с беспокойством подумал, что она недоедает.

— Наша болтушка Габби взяла краткую паузу во время насыщенного диалога о деревьях…

— Гррр… — Энджи откинула голову на спинку дивана. — И чего ей дались эти деревья?

— …и заснула крепким сном.

Я рухнул на диван рядом с ней, сжал ее ладонь своей, поцеловал.

— Кроме мордобоя, — сказала она, — что-нибудь еще сегодня произошло?

— Имеешь в виду «Дюхамел-Стэндифорд»?

— Их самых, ага.

Я сделал глубокий вдох.

— Постоянную работу мне не дали.

— Черт! — прокричала она так громко, что мне пришлось поднять руку, и она взглянула в сторону комнаты Габби и скривилась.

— Они сказали, что не стоило мне обзывать Брэндона Трескотта. И намекнули, что я слишком неотесанный тип, которому надо поучиться манерам, прежде чем прикоснусь к живительному источнику их льгот.

— Черт, — сказала она, в этот раз тише и без шока в голосе, только с отчаянием. — И что нам теперь делать?

— Не знаю.

Какое-то время мы сидели в тишине. Говорить особенно было нечего. Весь этот страх, все беспокойство — мы продолжали чувствовать их, но восприятие это притупилось, словно мы притерпелись к ним.

— Я брошу колледж.

— Не бросишь.

— Еще как брошу. Вернусь к…

— Тебе немного осталось, — сказал я. — На следующей неделе экзамены, интернатура, а к лету ты уже будешь семью кормить, а тогда…

— Это если я вообще найду работу.

— …а тогда я смогу себе позволить работать на себя. Так близко от финиша с дистанции сходить нельзя. Ты же лучшая в своей группе, и работу найдешь запросто. — Я улыбнулся с уверенностью, какой совсем не чувствовал. — Все у нас получится.

Она чуть отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.

— Ладно, — сказал я, чтобы поменять тему, — колись давай.

— Это ты о чем? — Деланая невинность в голосе.

— Когда мы поженились, то договорились, что хватит с нас этого дерьма.

— Договорились, было такое.

— Никакого больше насилия, никаких больше…

— Патрик. — Она сжала мои ладони своими. — Просто расскажи мне, что произошло.

Я рассказал.

Когда я закончил, Энджи подвела итог:

— Значит, кроме того, что работу ты не получил, а худшая в мире мать снова потеряла свою дочь и ты отказался ей помогать, тебя все равно кто-то ограбил, пригрозил смертью и избил. Теперь тебе надо оплачивать больничный счет, к тому же ноутбук у тебя тоже увели.

— Ну а я о чем? Я же был в восторге от этой штуки. Она весила меньше, чем твой бокал. И каждый раз, когда я его открывал, на экране появлялась рожица и говорила: «Привет».

— Ты разозлен.

— Ага, разозлен.

— Но из-за одного ноутбука крестовый поход учинять не будешь, так?

— Ну, там же рожица вежливая была, я не говорил?

— Достанешь другой ноутбук, с другой рожицей.

— На какие шиши?

На это ответа не было.

Посидели в тишине, она закинула ноги мне на колени. Я оставил дверь в комнату Габби приоткрытой, и в тишине было слышно ее дыхание — на выдохе она чуть присвистывала. Этот звук напомнил мне, и не в первый уже раз, какая она хрупкая и уязвимая. Какие мы сами уязвимые, потому что так ее любим. Страх того, что с ней в любой момент что-то может произойти, а я не способен буду ничего с этим поделать, — этот страх был в моей жизни настолько вездесущ, что мне иногда представлялось, как он растет, словно третья рука, у меня из груди.

— Ты что-нибудь помнишь из того дня, когда тебя подстрелили? — спросила Энджи, подбрасывая еще одну веселенькую тему для разговора.

Я мотнул рукой:

— Кусками. Помню шум.

— Это точно, а? — Она улыбнулась, вспоминая. — Громко там было — столько пушек, стены бетонные. Жуть.

— Ага. — Я тихо вздохнул.

— Твоя кровь, — сказала она. — Ею там все стены заляпаны были. Когда «скорая» приехала, ты лежал без сознания, и я помню, как просто стояла и глядела на все это. Твоя кровь — ты сам, — но не внутри, как надо. А на полу, и на стенах тоже. Ты даже не белый был, а голубоватого оттенка, как твои глаза. Лежал там, но знаешь, тебя там уже не было. Как будто ты уже был на полпути к небесам и давил на газ изо всех сил.

Я прикрыл глаза, поднял руку. Ненавижу слушать об этом дне, и ей это было известно.