Лунная миля

— Не уверен, что сегодня я поступил бы иначе. Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым. Я действительно чувствую себя виноватым. Но это не значит, что я был неправ. Если ты оставишь Клер у себя, то в будущем совершишь поступки, за которые она будет тебя ненавидеть. Но ты все равно их совершишь, потому что будешь верить, что это для ее же блага. Например, каждый раз, когда будешь что-то ей запрещать. Иногда у тебя будут из-за этого кошки на душе скрести. Но это эмоциональная реакция, а не рациональное поведение. С точки зрения разума я четко знаю, что не хочу жить в мире, где люди могут забрать ребенка из семьи, которая кажется им плохой, и воспитывать этого краденого ребенка по своему усмотрению.

— Почему бы и нет? Служба социальной защиты только этим и занимается. Государство постоянно забирает детей у плохих родителей.

— Да, но после специального расследования. После тщательной проверки всех фактов. С тобой ситуация была совершенно другая. В один прекрасный день твой дядя Лайонел понял, что его чаша терпения переполнилась. Твоя мать напилась и на целый день оставила тебя на солнце. А когда это выяснилось, повезла тебя не в больницу, а домой. Лайонел заехал к ней и обнаружил, что ты заходишься плачем. Он позвонил копу, про которого знал, что тот помогает похищать детей из неблагополучных семей. И они тебя похитили. Не обращаясь к законной процедуре, что поставило бы твою мать в невыгодное положение.

— Не называй ее моей матерью, будь любезен.

— Хорошо. Своими действиями они вывели Хелен из-под удара.

— Мой дядя Лайонел четыре года наблюдал, как Хелен меня воспитывала, если это можно так назвать. На мой взгляд, этих четырех лет было вполне достаточно для любой проверки.

— Он должен был подать заявление в службу социальной защиты и через суд добиться передачи ему родительских прав. Именно таким путем действовала сестра Курта Кобейна. А она, между прочим, выступила против знаменитостей, набитых деньгами.

Она кивнула:

— Здорово. Когда речь заходит о… как ты сказал? общественной этике против интересов отдельных людей? — Патрик Кензи взывает к памяти Курта Кобейна, одновременно защищая интересы государства.

— В точку. Прямое попадание.

Аманда наклонилась вперед:

— Вот что я слышала о тебе много лет назад. Педофил, которого ты убил, пока искал меня… Как его звали?

— Корвин Эрл.

— Да. Я слышала из источников, которым могу безоговорочно доверять, что, когда ты его застрелил, он был безоружен. Что он не представлял для тебя никакой прямой угрозы. — Она отпила чаю. — А ты его застрелил. В спину. Так ведь?

— Ну, вообще-то в шею. Но сзади. В тот момент, когда он тянулся за оружием. Строго говоря, его рука успела коснуться оружия.

— Строго говоря. Ага. То есть ты натыкаешься на педофила, который лично тебе ничем не угрожает, во всяком случае с законной точки зрения, сам выносишь ему приговор и сам приводишь его в исполнение. Судишь его с позиции «интересов отдельного человека» и стреляешь ему в затылок. — Она отсалютовала мне чашкой. — Молодец. Я бы наградила тебя аплодисментами, но не хочу ребенка будить.

Какое-то время мы оба молчали. Она не сводила с меня взгляда. По совести говоря, ее самообладание меня слегка пугало. И уж точно не внушало мне чувства теплоты. Тем не менее она мне нравилась. Мне нравилось, что, притом что мир сдал ей паршивые карты, она, попробовав поиграть в его игру, в конце концов просто показала ему средний палец и ушла, послав все это надувалово куда подальше. Мне нравилось, что она отказывалась упиваться жалостью к себе. Мне нравилось, что она производила впечатление человека, который не нуждается в чьем-либо одобрении.

— Ты ведь уже решила, что ни за что не отдашь этого ребенка, да?

— Они могут переломать мне все кости, но я все равно буду бороться с ними, сколько хватит сил. Единственный способ заставить меня умолкнуть — это отрезать мне язык. А если они хоть на секунду отвернутся, я тут же вгрызусь им в глотку.

— Вот и я про то же. Ты не отдашь им этого ребенка, да, Аманда?

— А ты? — Она улыбнулась. — Ты же никогда не позволишь мне вести этот бой в одиночку, правда, Патрик?

— Возможно, — сказал я. — Я не брошу Софи умирать. И не позволю, чтобы ее отправили в гарем к какому-нибудь эмиру в Дубай.

— О’кей.

— Но Ефим требует ребенка.

— Может, нам удастся выиграть немного времени, если мы отдадим ему крест.

— Да, но Софи он нам не отдаст. Просто даст нам пожить еще один день.

— Идиотка.

— Кто?

— Софи. Ты не знаешь, но я послала ее в Ванкувер сразу после… после…

— Дре мне все рассказал. Про бойню в родильной палате. Про Тимура.

— А. В общем, сразу после этого я велела Софи ехать в Ванкувер. И снабдила ее безупречными документами. Действительно безупречными. За такие люди платят шестизначные суммы. Я родила ее заново.

— А она опять попала в лапы русской мафии.

— Ага.

Я наблюдал за Амандой, пытаясь уловить в ее спокойном взгляде хотя бы намек на неуверенность. Безуспешно.

— Ты готова? В самом деле готова бросить все?

— А что я, собственно, бросаю? Гарвард и прочее?

— Для начала.

Она широко распахнула глаза.