Лунная походка

Спичка погасла, обожгла пальцы, ты стоишь в темном подъезде, греешь руки у батареи, ноги промокли, коробок упал, ты шаришь впотьмах, тебе скорей хочется окунуться туда же, вот задел пальцами и они, грохотнув, перекатились в дальний угол, ну теперь они от тебя не уйдут. Стоп, тут чьи-то лаковые туфли, их блеск и в темноте мерцает, от туфель идут ноги, точней, точеные, и на ощупь понятно, ноги в капроне, нет, это не эластик, это именно капрон со швом сзади, твои руки поднимаются выше и выше, и моторы протяжно гудят, может это в Нью-Йорке, а может в Париже – не имеет значения в данный момент. Тебя ласково останавливают чьи-то мягкие руки в маникюре.

– Вы что-то потеряли?

– Да, да, коробок упал.

– Пожалуйста.

Ты нервно хватаешь и с маху ломаешь спичку, но следующая зажигается. Свет разгорается все ярче и ярче, освещая все кругом подробно до мелочей. Ты смотришь на нее, она на тебя.

– Вот ваше зеркальце.

– Да, да, спасибо. Не может быть!

– Вам плохо?

– Отнюдь!

Все ярче и ярче горит спичка, скоро она кончится, вот-вот обожжет пальцы. Странно, она не кончается.

– А почему, собственно, спичка не кончается?

Девушка, улыбаясь одними глазами, говорит тише обычного, приглушенно, но каждое слово так отчетливо слышно, оно звенит в твоих ушах, как те прежние колокольчики, которые ты так хотел повторить, но спичка погасла, коробок упал, боты промокли, а эта не гаснет, а разгорается все ярче и ярче, все сильней и не жжет пальцы.

– Все в твоих руках, – почти шепчет девушка. Оказывается, вы стоите на коленях и охраняете спичку вашими ладонями, может поэтому она и не гаснет.

– А теперь и в твоих тоже, – говоришь ты шепотом, словно не веря, что она все еще горит, словно боясь ее затушить.

Письмо

В пятьдесят лет еще лучше чем в сорок. Хочется смеяться аж до боли в животе.

Синее полотенце осталось на пляже, его схватила собака, за ней гналась целая толпа. Все думали о разном: о плаще с хлястиком сзади, о ребенке, погибшем во время аборта. На столе стоял стакан самогона, и так как парализованный не мог позволить себе его, то пришедший племянник опорожнил стакан, прежде чем вымыть грязное и обрюзгшее свое тело под свежими струями душа.

Душа может уместиться в спичечном коробке, так думал юный пианист, спасая зимнюю пчелу, – подсыпав сахару, и каково же было его удивление, когда пчела дала дуба. Очень не хватает разноцветных кружевных ковриков, которые плела старуха из разных лоскутов, не говоря уж о самой старухе.

Во время взлета он чуть с ума не сошел из-за боли в разбитой намедни губе, и тут ему показал сосед, что надо закрывать не только уши, но и нос. Полегчало.

В Ленинграде много кофейных заведений, где чувствуешь себя уютно и с хрустом вгрызаешься в слоеный хачапури. В Челябинске, отстояв очередь, получаешь свой хачапури и кофе, которое невозможно пить. Переслащено.

В троллейбусе он однажды видел ангела, девочку лет двенадцати, у нее все было ангельское, особенно глаза, на удивленье чистые, прозрачные и запускающие любого в ее душевный комфорт. Как жаль, что ему пришлось выйти на одну остановку раньше, он видел, куда она пошла, но, добежав, так и не нашел среди отвратительных, внушающих омерзение чело-волков.

Наугад взял со стеллажа книгу, открыл ее, и его затрясло от омерзенья, словно кто-то сыграл с ним злую шутку: среди тысячи книг на русском ему как знак из прошлого, далекого, детского, когда он нашел коробочку со странным названием «боры» и в ней непонятные изделия из металла, с которыми ему предстояло познакомиться поближе, как если б гроб привезли по ошибке в твою квартиру, попалась книга на чистом справа налево иврите. Он с отвращеньем засунул ее в первую же щель между томами, а потом вытер руки о брюки. Не суй свой нос куда не надо. Церковный ладан пах совершенно по-другому и купленный хотелось отнести назад и бросить в морду продавчихе, которая ничего не понимала в запахах. Особенно истинных, единственных и неповторимых.