Лунная походка

Очень сложно в современном мире найти неподдельный продукт. Всё кишит имитациями и симулякрами. Государство имитирует демократию, являясь на самом деле плутократией, то есть властью богатых. Власть предержащие и юристы изображают из себя гуманистов, чувствительно закатывающих глаза при слове «смертная казнь» и обрекая при этом десятки тысяч невинных людей на казни, разливанно и с фантазией производимые профессиональными и иными убийцами, дегенератами и маньяками. С забиблейских высот пришедший закон справедливости подменен болтовней о гуманности.

Впрочем, и индивидуально мы делаем то же самое. Один симулирует оптимизм, жизненную силу и победительность (весьма популярная ныне себя накачка), прячась от чувства пустоты и бессмысленности, стерегущего его по всем углам. Другой имитирует нонконформизм и юродивость, сидя в престижном чиновном кресле и аккуратно состригая купоны тщеславия со своего экстравагантного образа. Третий изображает из себя собаку и благодаря этому оказывается в центре внимания прессы и художественного истеблишмента.

А что сказать о такой массовой ныне симуляции, которую условно можно назвать так: я важная шишка, я значимая персона, и жизнь мне удалась. А между тем человечек полностью и напрочь одурачен манипуляционными механизмами самой растерянной из цивилизаций и лишь дергается как марионетка, не имея ни единого собственного жеста. Но что же в нем подлинно? Тайный ужас перед своим ничтожеством и пустотой и перед тем предательством своей сути, которое он совершил и совершает. Но он даже не знает об этом своем тайном ужасе. Он умрет, не узнав ничего о том, что здесь с ним производили.

А сколь массовы имитации в современной поэзии, столь количественно возросшей!.. Имитации поэтичности…

4

И, честно признаться, обложившись однажды кипами рукописей Нефёдова, я со страхом ожидал дилетантской игры в литературу, игры в запечатлевание «поэтических мгновений», симуляцию причастности к элите юродивых… И однако я ошибся: я ничего этого не нашел. К счастью и к моей огромной радости. Что же я обнаружил в этих текстах, тридцать лет накапливавшихся в столе художника, который ни разу даже не попытался отпечатать их на машинке, а тем более размножить? Я обнаружил фрагменты тридцатилетнего опыта душевных страд и самонаблюдений. В отличие от тех, кто рассматривает литературу и поэзию как форму игры, Сергей Нефёдов прибегает к бумаге и ручке как к средству общения со своим вторым, сновиденно-уединенным «я», постоянно соприкасающимся со смертностью своей плотской, истлевающей на глазах матрицы. Перед нами фрагменты опыта мучительно-сладостных соприкосновений нашей первой личности, зафиксированной глазами и мнениями наших знакомых, с нашей второй, потаенной, личностью.

Но кто же он, этот второй номер нас самих, которого нашел в своем бессознательном Юнг и который явился ему однажды в образе мудреца Филемона, став его гуру? Кто он, то существо в нас, которое способно быть нашим гуру? Да, он не совпадает с нашим дневным образом, с образом, зажатым в тиски фиктивности слов и социумных игр. Номер второй – это подводная, всемеро раз большая, часть нашего, по счастью теплого, айсберга, которая каким-то образом сообщается с нашим предсуществованием, с нашей предрожденностью. Второй наш номер – это та наша внутренняя родина, по которой вся глубина нашей ностальгии.

5

Так уж совсем нет игры? – спросит иронически читатель. Нет, конечно же, я получаю порой наслаждение от красоты движения слов и смыслов внутри миниатюр и рассказов Нефёдова, и в этом смысле многие его тексты, безусловно, исполнены тонкой игры. Но это игра эстетическая, это игра как часть самой словесной формы, жанра, если хотите, наработанного столетиями трудов наших предков, но никогда не игра экзистенциальная, то есть не игра в чувства, в переживания, в концепции, в мысли и т. п.

Рассказы Нефёдова в этом смысле не литература, то есть не то, что сочиняется и красиво упаковывается, дабы затем быть так или иначе проданным; нет, это скорее исповедь – исповедь человека, который видит и с ужасом чувствует тщету прожитой жизни, тщету наивных ожиданий, которыми мы были преисполнены в детстве и в юности. И вот в ночных порывах, раз за разом, он пытается, внимательнейше перетряхнув, пересмотрев всю свою жизнь, найти в ней не просто мед, тот, что пчела приносит в свой улей из инстинкта, данного ей природой, но и смысл.

Книга полна стонов и воплей и нежного шепота, самообвинений и самоиронии, ни в одном грамме, ни в одной ноте нет показной доверительности; никогда котурнов, никогда позирования: все из полноты осознавания того факта, что победить в жизни невозможно. Можно лишь, преодолевая все немощи физические и душевные, выстоять, то есть отстоять свою подлинность, не предать свой номер второй.

6