Лунная радуга

– Не надо усложнять, – сказал Дюмон. – Не надо никого оправдывать. Страх – это пропасть. Над пропастью можно либо пройти, либо сорваться. Я тоже честно пытался пройти, но сорвался… Трудно держать равновесие там, где на каждый квадратный миллиметр твоих ощущений давят тысячи тонн холодной воды, а на каждый твой нерв приходится добрая сотня присосков чудовищных спрутов. И вовсе уж нельзя, невозможно держать равновесие, если в твой череп, словно змея, вползает цепочка немыслимых и нелогичных фактов, ключ к разгадке которых утерян. Потом – другая цепочка, бутылка виски, задраенный люк мезоскафа…

– Цепочка предательств, – подытожил я. – Да, наверное, все так и было… Но в одном ты прав: наша обстановка как-то уж очень располагает к панике. И мне труднее, чем вам. Чем Пашичу, Боллу, тебе. Потому что вам всем наплевать на странное слово «Аттол», даже прочитанное наоборот, мне… У меня…

Я плотнее прижался к стеклу. Кому нужна моя жалоба?

– Дюмон, – сказал я, – для того, чтобы выяснить, где мезоскаф, мне нужно просто пойти и увидеть ангар своими глазами. Но я не пойду проверять. Потому что твердо уверен: мезоскаф там, на месте. Болл не мог, не имел права быть трусом.

Пол под ногами дрогнул. Бункер наполнился гулом: работали компрессорные установки. Я вздохнул с облегчением.

– Мезоскаф не всплывал, Дюмон. Болл возвращается в бункер.

Гул нарастал. Силуэты порхающих рыб с длинными плавниками исчезли. Я смотрел на опустевшее дно, пытаясь уразуметь, как и зачем проспиртованный Болл отважился выйти в воду. Еще меньше я понимал, как ему удалось оттуда вернуться… Конечно, я принял какие-то меры, но одной профилактической инъекции, право же, недостаточно. Ладно, главное – жив. Минут через восемь он будет здесь, и все объяснится.

Я поднял крышку люка и неторопливо зашагал по салону. От люка до пульта – шагов ровно шесть. На обратном пути я должен был сделать не меньше. Но сделал два… Над краем горловины люка я увидел черную лапу.

Это не лапа, это рука. Между пальцами влажные перепонки. Пальцы судорожно ухватились за барьер, и на мгновение показался черный шар головы. Ворсистый, с теслитовыми пузырьками глаз. Лязгнул металл, ствол квантабера вспыхнул удлиненным отблеском грани.

Я плохо соображал в эти секунды. Просто стоял и смотрел. Черные пальцы, царапнув барьер, соскользнули, закатился шар головы, гулко и страшно грохнули ступеньки трапа. Гремело все тише и тише, и наконец – мягкий, но слышный, с мокрым отшлепом удар. Все… Нет, не все, зазвенела струна, донесся ломкий треск, потом – замирающее шипение. Смолкло. Теперь все…

Два прыжка – и я у горловины люка. Нырнул. Завертелся штопором вокруг опорного стержня, спрыгнул на пол. Склонился над распростертым телом товарища.

Он лежал лицом вниз, уткнувшись в приклад дымящего паром квантабера. Огромный, черный, неподвижный. Кончик спинного плавника жалко обвис, правый ласт полуоторван. Странное морское существо, случайно извлеченное на палубу глубоководным тралом… Воздух пропитан запахом горелой краски: на дверце одного из сейфов – темный кратер от лучевого удара… Он стрелял, ему плохо. Ему очень плохо, раз он стрелял.

Рывком переворачиваю Болла на бок. Ч-черт, руку ожег о квантабер! Взваливаю тяжело обвисшее тело себе на плечо. Неудачно, головой вперед, и теперь мне мешает видеть плавник. Ладно, двигай быстрее!

Передвигаюсь почти вслепую. Зачем-то включился контакт плавника, и я получаю в лицо серию хлестких ударов. Не могу удержать трепещущий плавник одной рукой и, зверея, впиваюсь в упругую мякоть зубами. Губы и нос, разумеется, в кровь, на языке – соль и горечь с неожиданно крепким запахом моря.

После трудного спуска в батинтасовый зал выхожу наконец на прямую. Бегом к барьеру круглого резервуара. Только бы не поскользнуться! Только бы не… Так я и знал!

Спотыкаюсь в полуметре от цели. Однако удачно. Переваливаю барьер и с шумным всплеском погружаюсь в мутные зеленоватые волны… Последняя затрещина от плавника.

Жидкость мгновенно вскипает, накручивая пенистые водовороты. Задыхаюсь от едкого запаха, чувствую, как на мне расползается одежда. Стараюсь держать Болла рядом – он скользкий. Все скользкое, все расползается мягкими комками слизи. Как я намерен отсюда вытаскивать Болла? Конечно, за пояс, как же еще. Руки в петли подъемника, глубже, под самые подмышки. Так, теперь за пояс и прямо в горячее облако душа. Это счастье, что пояс не растворим.

Большое, мертвенно-синее тело – страшно смотреть. Распято в «колесе обозрения», руки и ноги в пружинах – тело убитого гладиатора. В каком это фильме? Не помню. Только и запомнилось: подвешенный вниз головой труп гладиатора – такое всегда впечатляет.

Скрипят и щелкают пружины, Болла трясет. Трясет беспощадно. Но я уже не смотрю – в лихорадочной спешке готовлю кислородный зонд. Нужна немедленная вентиляция легких, иначе – асфиксия, смерть…