Лунное танго

А она… видишь, как получилось. Она про Джимку Никите специально наврала, чтобы помучить. А сама тут же притащила его обратно. Она ведь, если разобраться, нормальная девчонка, добрая. За Джимку я ей простила все. Даже письмо. Это она его Толику сдала, больше некому. Наверное, когда свою валентинку Никите передавала, там такая кутерьма творилась на балу. А может, и случайно нашла. Ладно, это неважно. Я тоже хороша, если подумать.

Но я буду исправляться. Я такая счастливая, что всех люблю, целый мир. И тебя тоже люблю, хоть ты мне и не пишешь. Слышишь, Егор? Я тебя тоже люблю! Раньше бы померла от стыда, если б такое написала. А теперь ничего, не страшно. Ладно, обнимаю, чудовище монгольское! Ты должен мне тридцать три письма. Или давай перейдем на скайп, жертва технического прогресса, я вчера поставила. Писем-то от тебя все равно не дождешься».

За окном снова крутила пурга, и не было этому ни конца ни края.

Глава 8 Мартовское солнце

– Смотри, уже проталины у берега. Джимка, куда полез?

– Да пусть лезет, ему же интересно, там воды с палец. Первая весна у парня.

– А я в детстве, когда был маленьким, думал, что снег прилетает прямо со звезд.

– А я снежок однажды спрятала в морозильнике.

– И что?

– Год там пролежал, а потом, перед отъездом, я его с балкона кинула.

– А что ты будешь делать летом, Динка?

Динка отстранилась, замолчала. Она умела внезапно, среди веселья, становиться серьезной.

– Не знаю, Никита. Я пока тут останусь. Потом папе дадут новое направление, он мне уже писал. Опять куда-нибудь переведут… Конечно, я хочу здесь, с тобой школу закончить. И мне родители разрешат, наверно. Но потом ведь ты поедешь в Москву, верно?

– Да.

Под ногами захрустел тонкий ледок, они вышли к обледенелым камням на краю городского пляжа. Белое озеро мягко светилось впереди, сливаясь с пасмурным небом.

– А я раньше хотела в университет, а теперь решила стать кинологом. В питомнике работать, собак дрессировать.

– У нас такого нет.

– Да… точно. Может быть, мы разъедемся…

– А хочешь, я упаду на колени и поклянусь…

– С ума сошел, перестань! Знаешь, Никита, я поняла: любовь – это свобода. Любовь ничего не требует, наоборот. Ее так много, через край хлещет. Я тебя люблю без всяких клятв, просто потому, что хочу любить. Это счастье, что мы сейчас вместе! И даже если разъедемся, я все равно буду счастлива, что ты у меня был!

– А я не согласен на разъезд. С кем я тогда буду целоваться? – Никита притянул ее к себе.

– А вон, с Джимкой! – Она вывернулась и, хохоча, помчалась по тропе к лесу.

* * *

Динка шла по городу. В ушах, плотно прикрытых тяжелыми наушниками, грохотала музыка. Как море – накатывая и отступая в такт шагам. А навстречу ей сорвались с цепей злые февральские ветра – так выло, мело и залепляло лицо взбесившимся снегом. Порой метель наждаком шваркала по лицу, и невозможно было открыть рот, чтобы вздохнуть. Тогда она пряталась за угол и пережидала несколько блаженных минут в затишье, глядя, как между домами крутятся косматые снеговороты, как гудят деревья, как на глазах заметает ее следы. Ей было жарко.

– Я ничего не боюсь, – твердила она себе. – Я ничего не боюсь, я очень храбрая, прям как Джек Воробей.

А февраль, казалось, хотел напоследок вытрясти из города всю душу.

– Надо беречь тех… кого мы приручили, – шептала Динка, не разжимая губ, и порой смеялась беззвучным горячим смехом.

Правда, ей было смешно.

И страшно.

В подъезде она потопала ногами, отчего на полу немедленно образовался небольшой сугроб. Впрочем, снегу еще оставалось навалом – он облепил капюшон, шарф, рюкзачок, намертво заледенел на ботинках и набился в меховой воротник. Динка постучала по ботинкам замороженными варежками, махнула рукой и поднялась на второй этаж.

Замерла перед звонком на секунду.

Выключила плеер.

Тишина, настоянная на вое ветра, показалась ей громче музыки.

Она позвонила и постаралась принять самый независимый вид.

Толик открыл ей босиком. Открыл, да так и остался стоять на пороге, в растянутом домашнем свитере, в синих, потертых на коленях джинсах. Знаменитая челка лохмато падала на один глаз.

– Привет!

– Э… да, привет, конечно.

– Чего не пускаешь?

– О, извини. То есть – заходи. Я думал, это перепись пришла, населения.

Толик подвинулся, она шагнула в сумрачную маленькую прихожую, покосилась на лосиные рога, которые раскинулись над дверью. Толик одной рукой пригладил волосы, другой торопливо подтянул штаны. Вид у него был такой, словно к нему явилось привидение и сейчас пригласит его на экскурсию в подземный мир. В персональном черном гробу, разумеется.

– Где письмо?

Толик помрачнел, дернул плечом.

– Я его… погоди.

Он исчез в комнате, пошуршал там (под кроватью прятал, что ли?) и вынес знакомый толстый конверт. В тепле снег начал таять, и Динка услышала, как капля, сорвавшись с воротника, шлепнулась на линолеум.

– Читал?

– Ну, читал.

Толик мрачно поджимал под себя то одну босую ногу, то другую. Сквозняк свистел по полу.

– И как? Понравилось? Хорошо пишу?

Он помалкивал.