Лунные горы

Отель «Нью-Рувензори», как клешнями, охватывает своими одноэтажными, под черепичными крышами зданиями весьма симпатичный дворик. Посреди него — гигантская многоствольная драцена и кусты сизаля, эвкалипты, манго. У газона лежат два слоновьих черепа, позеленевшие от микроводорослей, а на газоне растут маргаритки — обычные маргаритки, белые, с чуть розоватым оттенком.

Они, маргаритки, и придали неожиданное — не скажу, что веселое — направление моим раздумьям.

С маргаритками у меня связаны свои далекие детские воспоминания. Тогда, во второй половине тридцатых годов, мы чаще всего проводили лето под Москвой, где находился Всесоюзный парашютный центр, которым руководил мой отец, Михаил Георгиевич Забелин.

Я познакомился с парашютным спортом рано: лет с семи меня крутили на тренировочных приспособлениях для курсантов, а не имея восьми лет от роду, я уже прыгнул с парашютной вышки в Горьком и выполнил прыжок весьма удачно.

Я знал, что мой отец — один из родоначальников парашютизма в Советском Союзе, что ему принадлежат мировые рекорды — по ночному затяжному прыжку и по высотному прыжку без кислородного прибора. Я слышал о его мужестве: на сборе парашютистов под Воронежем, которым руководил мой отец, разбился курсант — у него не раскрылся парашют. Отец заявил, что парашют должен был раскрыться. Он снял парашют с погибшего, не переукладывая, надел его на себя, поднялся в воздух и прыгнул… У него парашют раскрылся…

Но признаюсь, гораздо больше, чем парашюты, меня интересовали маргаритки. Садовые маргаритки утратили эту способность, но полевые маргаритки закрываются на ночь и открываются утром… У нас в саду росли полевые маргаритки, и я мечтал увидеть, как движутся их лепестки!.. Я ложился в траву рядом с цветком на заходе солнца, я выскакивал из кровати прежде, чем солнце взойдет и осветит сад, и снова по часу, до боли в глазах, смотрел на цветок… А случалось невероятное: цветок закрывался или раскрывался, но я ни разу не заметил, чтобы лепесток шелохнулся!

К осени маргаритки отцвели, но я надеялся следующей весной продолжить свои наблюдения.

Надежды мои не оправдались. Прежде чем закончился учебный год, отца не стало… Ему было 34 года. Он воспитал плеяду десантников и написал несколько книг. Теперь я знаю, что он не дожил до начала войны, но в течение всех этих четырех с лишним лет — вплоть до боевых операций на Дальнем Востоке — до семьи нашей доходили, увы, не подтвердившиеся слухи, что отец сражается за родину в рядах десантников… Не берусь объяснить, почему он стал легендой, могу лишь засвидетельствовать, что так было.

А в Форт-Портале, в «Нью Рувензори», все перепуталось — прошлое с сегодняшним, штурм неба со штурмом космоса, Лунные горы в истоках Нила с лунными горами на спутнике нашем, — перепуталась география с астрогеографией, земное с небесным, личное с общечеловеческим: как бы вслед за отцом, разрабатывая основы астрогеографии, я прикоснулся к небесным сферам, а теперь уже космос вошел в повседневную жизнь…

— Папа, — сказал мне однажды мой сын. — Ты знаешь, что в Доме авиации и космонавтики выставлена фотография дедушки?..

…Горы на Луне стали достоянием науки раньше, чем Лунные горы в истоках Нила: первые открыл Галилей, догадавшийся навести на Луну телескоп, изобретенный в Голландии, а вторые, как я уже писал, сравнительно недавно обнаружил Стенли… Да и сейчас мне кажется, что горы на Луне изучены нами лучше, чем жизнь обитателей Лунных гор.

Я постепенно засыпал, кутаясь в холодные волглые простыни, — дождь, не уставая, шумел за окном, — и лунные горы с разных небесных тел то совмещались в моем воображении, то вновь расходились, по своим дорогам плутая в космосе… Я почти уже не отличал реального от нереального, лунные горы все плотнее заполняли горизонт, и все выше становились они, как бы символизируя грандиозность мироздания, его бесконечные неразгаданные тайны… Они то разъединяли людей, то сближали их, и мне все настойчивее хотелось проникнуть в самое сердце Лунных гор…

Утро выдалось пасмурным. Несмотря на плохую погоду, свистели птицы. Но с мечтой не то чтобы проникнуть в сердце Лунных гор, а хотя бы просто увидеть их мне пришлось расстаться, и, наверное, навсегда: темно-зеленые громады, подымаясь к небу, скрывались в его мутных облаках.

Для возвращения в Кампалу Дэвид избрал самый длинный окружной путь. Можно было ехать прямо на восток, через Мубенде на столицу, а мы поехали на юг, через Касесе: Дэвид решил показать нам Национальный парк королевы Елизаветы и прокатить по дорогам королевства Анколе.

Мы катили как бы под гору — по холмам то вверх, то вниз, — но постепенно снижаясь к берегам озер Георг и Эдуард. Лесные участки — как всегда, густые, па глаз непроходимые — чередовались с открытыми и даже заболоченными понижениями. Мелькали деревушки с круглыми хижинами, крохотные поселки. Запомнилось название: «Конголезский пограничный бар» — дорога идет почти параллельно с границей между двумя государствами, в нескольких милях от нее. На обочинах — странники с длинными, в рост человека, посохами.