Лунные и грошовые

Цитата из Библии вертелась у меня на языке, но я попридержал его, зная, что духовные лица считают кощунством, если простые смертные забираются в их владения. Мой дядя Генри, двадцать семь лет бывший викарием в Уитстебле, в таких случаях говаривал, что дьявол всегда сумеет подыскать и обернуть в свою пользу цитату из Библии (гл.58).

Если абстрагироваться от непосредственного смысла этих слов (думаю, он привязан к английским реалиям начала XX века), то их можно понять как намек на то, что описанное в романе нужно рассматривать и с точки зрения Библии. И что читатель сам должен определить, какая цитата «вертится у него на языке».

Вообще-то цитаты из Библии в случае с Дирком Стревом напрашиваются сами собой. Он единственный, о котором рассказчик говорит, что он «начисто лишен самолюбия» и признает, что «это редчайшее свойство» (гл.29). По учению святых отцов, самолюбие есть источник гордости в человеке, а в Библии сказано:

Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (1 Пет 5:5).

Многие достойные люди провели долгие годы жизни в борьбе с гордостью и порождаемыми ей страстями, не всегда вполне преуспевая. Дирк Стрев преуспел настолько, что его приходится признать чрезвычайно одаренным в сфере аскетического труда, как и в сфере благотворительного труда. В профессиональном труде ситуация у Стрева двойственная. Как художник, он плох. Но как специалист в области новых трендов живописи, он, возможно, превосходит Стрикленда. Ведь рассказчик подчеркивает, что вкусы Стрикленда относительно признанных мастеров были вполне традиционны. Не факт, что за пределами своего пусть и гениального, но все же не единственно возможного видения, он оказался бы таким же проницательным, как Дирк Стрев. Рассказик довольно недвусмысленно об этом говорит:

Стрикленд, я бы сказал, был от природы не слишком умен, и его взгляды на искусство не отличались оригинальностью. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о художниках, работы которых были в известной мере родственны его работам, например о Сезанне или Ван-Гоге; я даже не уверен, что он когда-нибудь видел их произведения. Импрессионистами он особенно не интересовался. Технику их он признавал, но я склонен думать, что импрессионистическая манера казалась ему пошлой (гл.44).

Мы видим, что в профессиональной области и у Стрикленда ситуация двойственная. Как критик в области живописи, он довольно зауряден. Может быть, даже так же плох, как Стрев в качестве художника. В романе эти персонажи как бы сравниваются, но сразу возникает ощущение, что это сравнение какое-то неестественное: Стрикленд «плохой человек, но и великий тоже» (гл.43), а Стрев – «очень плохой художник и очень хороший человек» (гл.40).

С точки зрения концепции СТТ, у этих двух людей очень разные результаты в сферах триединого труда. Но оба героя романа очень значительны, не лишены недостатков и трагичны. Поэтому, как ни странно, у них похожая судьба – судьба не понимаемых и осмеиваемых.

Возможная философия Стрикленда, о которой я сказал ранее, выглядит вынужденной. Но все же трудно отделаться от мысли, что к ней в поступках художника примешивается и изрядная гордость. Т.е. если смотреть на дело не с точки зрения призвания, а просто с точки зрения реакции на гордость других, то Стрикленд, очевидно, на гордость ответил гордостью. Вообще Стрикленд изображен в романе так, что действительно можно поверить, что высокое и низкое образовали в его личности сплав, в котором одно от другого уже неотделимо.

Но Стрев отвечает на гордость других не так, как Стрикленд. Дирк Стрев отвечает любовью, и в этой любви идет так далеко, что даже рассказчик не выдерживает и укоряет его. Действительно, в ответ на уход жены Стрева к Стрикленду, ее категоричный отказ внять его унизительным просьбам одуматься, Дирк начинает проявлять заботу о ней – дает денег, даже оставляет свою студию ей и Стрикленду, не может даже уехать из-за своего опасения, что может понадобиться Бланш в ее каких-то нуждах. Рассказчик поражен его малодушием, говорит ему что «нельзя быть такой тряпкой» и т.д.