Лунные тени разума

— Я не выбирал. Дело в том, что наше руководство полностью контролирует процесс рождаемости и занятости, чтобы не было безработицы. Для каждого новорожденного заранее уготовлено свое рабочее место — директора, сантехника, банкира или официанта…

Марта помолчала и задумчиво спросила:

— Люди для вас вроде лабораторных крыс?

Эло посмотрел на нее, соображая, что бы придумать, но потом сказал:

— Ну, почти. Мы подкидываем вам идеи, касающиеся разных сфер жизни, и смотрим, что из этого получится. Вот, например, использование атомной энергии сначала внедрили на Земле. Увидели, чем это может обернуться, и успокоились. Но вот атомную бомбу вы, ребята, сами придумали. Нам оружие ни к чему. Мы слишком заняты собой, чтобы воевать…

— У вас не бывает войн?

Эло замялся.

— Ну, можно сказать, не бывает. Почти. Ну… не в нашем мире.

Марте стало как-то нехорошо от этих разговоров, и она спросила:

— А где твоя семья?

Эло ухмыльнулся и, оторвавшись от своего занятия, ответил:

— Понятие «семья» в нашем обществе не существует. Но я понимаю, что ты хочешь спросить. Мы все живем поодиночке. Ну, не с детства, конечно. С рождения и до восемнадцати лет нас учат и воспитывают в таких, в общем, профильных интернатах. Потом отдают в институт и в его районе дают квартиру… Потом — работа… Когда нет необходимости заботиться о членах семьи, можно полностью сконцентрироваться на деле, работе, да и на отдыхе тоже.

— И вечное одиночество?

Эло, помедлив, ответил:

— И вечная свобода.

Тут он принялся перебирать стопку книг, открывая их одну за другой. Высматривал в них что-то, выписывал. Что-то считал, сверялся с данными на мониторе компьютера. Недовольно сучил ногами, фыркал, хрюкал и снова шелестел страницами.

Через два часа они шли по опустевшему уже институту — даже самые самоотверженные ученые мужи, протирая воспаленные глаза, разбрелись по домам. Часы на руке Эло — единственный ориентир во времени при отсутствии смены дня и ночи — пискнули и сказали электронным голосом: «Двадцать два часа ровно». Институт представлял собой просторное, как бы воздушное, здание из стекла, бетона, пластика и алюминия — апофеоз адской инженерной мысли. Они остановились перед матовой стеклянной двустворчатой дверью лаборатории. Эло вставил ключ-карточку в специальную прорезь в замке, и дверные створки бесшумно разъехались в стороны.

— Сядешь, закроешь глаза, расслабишься и отключишься на время. А потом будешь совершенно свободна, — тихо сказал Эло.

— И ты отпустишь меня домой? Отсюда?

— Ну не совсем отсюда, — Эло завозился с какой-то аппаратурой. — Ближайшая Дверь находится в соседнем городе, она открывается через два дня. Я отвезу тебя туда, и ты вернешься домой, но, правда, не в свою квартиру, откуда я тебя забирал.

— А куда я вернусь?

— Ну, в принципе, я бы мог выяснить, если тебе так важно.

— Конечно важно! Вдруг ты выбросишь меня где-нибудь в поле под колеса трактора.

— Об этом после. Сейчас позволь мне немного покомандовать.

— Как будто у меня выбор есть, — проворчала Марта, взбираясь на высокое черное кожаное кресло на постаменте, опутанном какими-то проводами и непонятными приборами. Эло спрятался за большой монитор напротив, перед этим прикрепив к вискам Марты какие-то датчики.

«А теперь совершим небольшое путешествие на благо науки по глубинам твоего разума» — это было последнее, что слышала Марта, погружаясь в пушистый лиловый туман бессознательного…

***

На берегу реки, несшей свои темные воды под покровом вечной ночи, вдали от городских огней, озаряемые пламенем догорающего костра из веток и всяческих сопутствующих учебе бумажных носителей, сидели четверо. Какая-то важность и значимость сегодняшнего вечера, казавшегося вначале обычным, как сотни предыдущих и, возможно, следующих, не давала покоя их молодым умам, хотя внешне они никак этого не показывали. Молчание прервал самый нетерпеливый.

— А знаете, я очень рад, что мы вновь встретились, — обратился Дикс к Марте. — И вопреки моим ожиданиям, этот прекрасный вечер я проведу в таком дивном обществе, — промурлыкал он, придвигаясь поближе к ней. Убедившись, что его не прогоняют, он продолжил: — А как вы относитесь к песенному творчеству?

— Положительно. Если только это не песенное творчество мартовских котов под моими окнами.

— А-а, — махнул лапой Дикс, — жалкие дилетанты! Вы бы знали, как я мучаюсь, имея такой уникальный творческий потенциал! Меня ведь никто не ценит, — сказал он шепотом, покосившись в сторону Файдера. — Эти черти не способны на понимание.

Файдер лежал и смотрел на звезды, слушал, как что-то шепчет ему ковыль, и вдыхал горько-полынный аромат степи. Эло сидел рядом и бросал камешки в реку. Потом он прекратил свое занятие и сказал негромко:

— Вот и всё…

— Еще посмотрим, стоит ли это таких нервов, — отозвался Файдер сонным голосом.

— Это работа моей жизни.

— Ах, я и забыл, что ты собираешься совершить переворот в науке.

— Ты бы видел результаты тестов!

— Да я верю, верю, расслабься. Надеюсь, что обошлось без приключений?

— Да, все нормально. Отвезу ее в Третий Сектор и отправлю домой.

— В Третий? Вы сошли с ума, юноша.