Лунный бархат

Выстрелы загрохотали в рэпповом ритме. Генка, ощутив кроме боли странную эйфорию, приток силы и тепла, почти не тратил времени на уклонение от пуль — новая ипостась непонятным образом изменила прежние инстинкты бойца. Еще одна пуля обожгла руку выше локтя, вторая оцарапала висок — но Генка уже не обращал на это внимания. Он бежал легко и стремительно, как летают во сне, почти не чувствуя земли под ногами — преследователи отстали, устали, и это только подогревало неожиданную звериную гордость…

Дворы, дворы, дворы… Кровь капает на асфальт, плывет в лужах бензиновыми разводами, смешивается с дождевой водой. Боль уходит, уходит — и вот остается только воспоминание о ней, холодные ожоги, кусочки сухого льда на затягивающейся коже. А ветер швыряет в лицо потоки дождя, и их влажное, нежное прикосновение — как губы Цы…

Мне нельзя в милицию. Мне нельзя в тюрьму. Мне очень нужно быть свободным. Тогда я сделаю так, чтобы Цыпочкина душа успокоилась. Я сделаю так, чтобы как можно больше несчастных душ успокоились. У меня сейчас подходящее положение. Только для этого и подходит.

— Больно, Геночка?

— Да нет, на душе херово… Пардон, Лялька.

— Быстро они сработали. Да не вертись ты, а то сейчас как бы руку тебе отпилю вместе с этим браслетом.

— Фигней страдаешь, Бэтмен. Надо скрепкой. Скрепку сунуть в скважину…

— Вот и сунь, если такой опытный.

— У меня руки заняты.

— Тогда сиди и не шевелись. Так ты звонил домой?

— Не… я теще звонил. А она меня… Она в шесть утра пошла с Кнопкой гулять на этот пустырь, Кнопка Цыпочку и нашла. Сидела, говорит, рядом и выла. Теща тоже на меня думает. Я ж с Цыпочкой гулял вечером — она теще позвонила, когда мы уходили. Понимаешь? Никто мне не верит, Женька. Тещу с тестем менты накрутили, а они моих отца с мамой… Я ж в Чечне воевал, отмороженный, мол, совсем. Мол, человека убить — плевать. Теща думает, что я с Цыпочкой поссорился или же мне… Лялька, заткни уши. Или что мне срочно приспичило… ну…

— Ген, ты…

— Ой, да что… Матери позвонил. А она: «Ты бы, Генчик, лучше сам пришел в милицию. На душе, — говорит, — легче будет, если взял грех на душу». Дура! Еще и сказала менту, что я, мол, любил нож с собой таскать. А я правда, любил — а тут Цыпочка настояла… А будь у меня нож — может, ничего бы и не было.

— Ты не переживай так, Ген. Может, еще разъяснится…

— Ни черта не разъяснится, Женька. Пропал я. И лучше б, ей-богу, сдох тогда вместе с Жанной. Хоть не думали бы, что я собственную девочку… Давай я теперь — вроде подается.

Димон еще подумал, что проблем могло быть и больше.

Лысому, конечно, не было до такой степени неуютно. Во-первых, мочить кое-кого ему уже случалось. Во-вторых, срок он уже мотал. Он, Лысый, был в таком авторитете, что и снова загреметь не страшно — тем более что статья выходит хорошая, мочилово, не хрен собачин.

Но все равно. Наверное, не стоило бить этого белобрысого железякой по башке. С того его баба и подняла визг. Так-то молчала, видать, думала, что ее белобрысый всю нашу братву раскидает, супермен лядов… и то сказать, в драке совершенно отмороженный, в натуре. И не лез к нему никто по-настоящему, так, отпустили шуточку про бабу его. А он уже… Нет, сам виноват, что долбанули. Думать надо было. В авторитетных пацанов из-за бабских нервов козлами-ублюдками не бросаются. А бросился — изволь отвечать за базар, получи и распишись.

А у Крюка нервов вовсе нет. Как он ее — пух и перья, а самому — хоть бы хны. «Пошли, — грит, — домой, переодеться надо». А сам — весь в кровище. Нет, мужики, так надо уметь.

А у Димона, честно говоря, характер пожиже. Он бы в этом никому не признался, но пожиже. Отодрать бабу — это одно, а ножом ее… Это он бы не смог, наверное. Не по себе как-то. Вот белобрысого… Но этому уж так и надо.

На следующий день Димон туда ходил. Гулять вроде. Воздухом дышать.

В будке этой, где баба лежала — ментов, как грязи. Машина стоит. Толпа. А где белобрысый рюхнулся — там никого. Только песок темнее, где кровища из башки текла — да и то дождем смыло. И ни одного мента вокруг.

Димон еще подумал — может, он оклемался и свалил. А чего. Тогда на нем даже и мокрухи никакой нет. Так просто — драка как драка. Хотя, он много чего может ментам растрепать, этот лох, если у него мозги не отшибло железиной.

В общем, хорошо, в сущности, вышло. Без проблем. Как будто ничего и не было. Только этот козел белобрысый сниться повадился. Курит будто на скамеечке, где Крюк расписался, и смотрит — неприятно смотрит, не по-людски. А за скамеечкой баба его стоит, вся в белом, и тоже пялится… Одни глаза. Даже вспоминать страшновато…

И все время тянет на улицу. И то сказать: погода хорошая, хоть и дождик. Свежо так. Даже грустно как-то. Особенно вечерами…

Димон шел по улице неподалеку от собственного дома. Хотел зайти к Лысому. Выпить пивка и побазарить. Лысый — мужик спокойный. А у Димона на душе было мутно, Тоскливо — будто что за нервы тянет, тянет… Будто разборка какая планируется, или подлянку кто затеял — и ничего не сделать.