Лунный бархат

— Ага, — кивнул Энди, раскланиваясь с белокурой девушкой.

— Вы Новый Год отмечаете?

— Днем открытых дверей, — сказал Энди и хихикнул.

Эмма и Клара уже пришли и теперь махнули руками из-за столика в уголке зала. Лешка широко улыбнулся в ответ и быстрее Энди оказался рядом с ними.

— А мы вас ждали, Алексей, — сказала Эмма приветливо. — Здравствуй, Энди. Как там погода?

— Мерзко, — сказал Энди и уселся. — А налейте мне выпить…

— Вы с гитарой, чтобы песни петь? — спросила Клара и плеснула кагора в ближайший бокал. — Тогда надо наверх, а то тут шумно.

— А нет ли у вас отдельного кабинета? — хихикнул Энди и встал. — А точно — пошли наверх, а? Там сейчас, наверное, нет никого.

Лестница, освещенная электрическими факелами, вела в большой темный холл, где стояли диваны и журнальные столики. Там и вправду было тихо и пусто. Из холла несколько темных коридоров уходили непонятно куда, где стоял глухой мрак, и чувствовалось какое-то далекое странное движение. Здесь Лешке понравилось куда меньше, чем внизу, но глупо было дергаться, когда твои спутники совершенно спокойны.

Впрочем, когда Энди зажег на столике светильник в виде хрупкого стеклянного цветка, а дамы поставили на стол бутылки и бокалы, в холле сделалось уютно, и шорохи из темноты утихли. Лешка уселся, поддернул рукава к локтям и обнял гитару нежно, как женщину.

Эмма и Клара уселись на диване в обнимку, приготовившись слушать. Они выглядели дивным контрастом — Клара, худенькая, гибкая и изящная, с копной кудрей цвета сеттера и неизменным браслетом из опалов в мельхиоровой проволоке, в черно-багровом вечернем платье, и Эмма, высокая брюнетка с короткими блестящими волосами, с прекрасной грудью, обтянутой зеленым джемпером, в джинсах, с амулетом из палочек и керамических бусин на длинном ремешке. Эмма была просто восхитительна, но Клара…

Энди присел на широкий подлокотник и растянулся по спинке дивана всем телом, положив голову на вытянутую руку, почти совсем близко к Лешке. Лешка кивнул ему и тронул струны.

— Не пройти мне ответом
Там, где пули — вопрос,
Где каждый взгляд — миллиметр,
Время — пять папирос…

[Песня группы «ДДТ»]

Никогда раньше гитара и голос не звучали так гармонично и так чудесно. Полутемное пространство сомкнулось вокруг, стало теплым, зазвучало мягким стонущим звоном; лица вампиров, освещенные маленькой лампой, обрели человеческую одухотворенность, тоже казались теплыми, почти живыми. Глаза девушек мерцали в полумраке темными агатами.

— Этот город разбился,
Но не стал крестом.
Павший город напился
Жизни перед постом.
Тут контуженые звезды
Новый жгут Вифлеем…

Энди порывисто вздохнул. Эмма грустно улыбнулась. Клара обхватила рукой в браслете ее шею с задумчивым, почти болезненным выражением.

— Мертвый город с пустыми глазами — со мной.
Я стрелял холостыми. Я вчера был живой, —

закончил Лешка.

— Здорово, — шепнул Энди.

— Темная ночь…
только пули свистят по степи.
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают… —

вдруг пропела Эмма глубоким, темным, очень низким контральто. Лешка тут же ответил низким гитарным аккордом и тихо, в тон, продолжил:

— В темную ночь
Ты, любимая, знаю, не спишь…

Этот дуэт в полумраке казался каким-то мистическим действом — даже мороз стекал по коже от ощущения смеси прелести и жути. От голоса Эммы кружилась голова, он обволакивал, как туман, как мрак — и тем более странной казалась эта гармония, общность обычного и демонского.

— Эту песню пел, кажется, Бернес, — сказал Эмма, когда смолк последний аккорд. — Она была очень в моде в тот год, когда я умерла.

— А ты, оказывается, старше меня, — сказал Энди. — Вот не думал…

— Я еще девочка, — усмехнулась Эмма. — Просто ты уж совсем котенок, малыш.

— Ну… шестьдесят шестой, все-таки…

— Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! — язвительно заметила Клара.

— Оставь, Клархен, Сталин тогда уже умер… Я ошиблась, Энди. Я умерла в семьдесят третьем.

— А я думал — сразу после войны…

— Нет, что ты… я еще молоденькая.

— А я по-вашему, вообще грудная, что ли?! — хмыкнула Клара. — Я-то девяносто восьмого!

— Не повод для обиды, — сказал Лешка, наконец обретя дар речи. — Молодость женщину не портит.

И вдруг, закашлявшись, замолчал. Холодная сладкая волна окатила его с головой. Лешка глотнул воздуха, как после удара под дых, и оглянулся.