Лунный бархат

Ох ты, елки-палки! Ну ладно, пусть мирит, если хочет. Пока Лиз пила жизнь, мы с Джеффри выпили вина и поцеловались. Кролики меня как-то не прельстили.

Артур вернулся совершенно мокрый и тут же возмутился, что ему не дали глотнуть чего покрепче. Впрочем, это выглядело точно таким же шутовством, как и все прочие его тирады. Мы временно засунули труп за диван, на коробки, чтобы он не мешался под ногами, выключили электричество и зажгли оставшиеся свечи. Наступил чудесный трепещущий полумрак, сразу стало спокойно, очень хорошо на душе и тепло. Мы выпили вина под бой курантов и взялись за руки, смешивая силу. За окном грохотали петарды и взлетали ракеты, на белых лицах моих товарищей мелькали отблески свечей и цветные блики фейерверков — они были красивые, красивые ребята, мои вампиры. Я их любил всем сердцем в этот миг. Мы все — ночные странники, хранители смертей, чувствовали сейчас, вероятно, то, что чувствуют хищники кошачьей породы, когда после охоты лежат в обнимку и вылизывают друг другу шерсть. Общность врагов мира и необходимых кусочков мира одновременно.

Мы и вправду не абсолютное зло. Мы — всего-навсего часть ночной темноты. Мы всего-навсего встретили еще один новый год, полный новых ночей.

После Нового Года мы не встречались всей компанией. Было даже грустно как-то. Лиз, похоже, снова погрузилась в свою печаль — ей было не до нас; Артур где-то шлялся, может быть, охотился, может, любовь крутил — не знаю, я его не чувствовал.

Чушь, что вампирам ужасно плохо в мире теней и безвременья, который для них нормален. И еще — что их гнетет Вечность, что они страдают по общению с людьми и мучаются от собственной на них непохожести. Все это придумано людьми для борьбы с комплексом неполноценности. На самом деле, во-первых, ночной мир отделен от человеческой реальности довольно зыбкими границами, перейти их — раз плюнуть, если уж особенно приспичит. Но, во-вторых, почему приспичить-то должно? Общаться со смертными… Если тебе вдруг захотелось человеческой глупости, пошлости, обыденности — поболтай с вампиром помоложе. Там тоже хватает. Зато чистые вампиры не разлагаются на ходу и не излучают страх близкой смерти, как большинство людей. Уже приятно.

Но мне лично этой ерунды совершенно не хотелось. Я был сыт ею по горло. После истории с Энди, которая до сих пор скребла мне по душе, я научился относиться к живым настороженно и недоверчиво. Я неплохо разбираюсь в людях, но не рискнул бы заводить дружбу с ними в имеющемся положении — это может слишком дорого стоить. Люди — да и сам я был не лучше — панически боятся того, чего не понимают, запах инобытия их парализует, а со страху они способны на самые ужасные поступки.

Я изучал историю по Джеффриным воспоминаниям. Я научился проходить сквозь стены, превращая самого себя в собственную тень, в сон, в мираж — ив таком же виде можно было втекать в ветер и в лунный свет. Иногда на Джеффри находило желание болтать о древних мистических тайнах — я охотно слушал и это, но практические вещи, вроде полетов и занятий любовью, привлекали меня гораздо сильнее.

— Все никак не можешь наиграться, pauvre enfant? — говорил Джеффри. — Ничего, я подожду, пока ты подрастешь.

— Тебе просто нравится корчить из себя мудрого старца, хотя в душе ты сам еще… кхм… не говоря худого слова! — парировал я.

— Душа вампира и не должна стареть, — говорил Джеффри. — Иначе он потеряет вкус к существованию. У старого хищника выпадают зубы, Мигель. Хищник должен быть молод, гибок, подвижен — и еще должен упиваться перипетиями жизни и охоты. Иначе — сожрут. Согласен?

Я соглашался.

Год пришел к повороту. В Рождественскую ночь дул резкий ледяной ветер, пронизывающий до самых костей, а мне казалось, что пахнет скорой весной. Снег скрипел под ногами, колючие белые звезды звенели от холода — а ощущение все равно было такое, что весна вот-вот начнется. Как мне было весело! Я думал, как мы будем весной шляться по улицам, мечтал о чудесных ночах, голубых, как разбавленных молоком, о запахах, звуках, о прозрачной розовой луне — хотя сегодня ущербная луна была желтой, как латунь, яркой, как какой-то холодный костер, и придавала небу тревожный, почти угрожающий вид.

А Джеффри шел рядом со мной, опустив голову, касаясь веток кончиками пальцев — чудной был. Я даже подумал — не болеют ли вампиры какими-нибудь нечеловеческими, но неприятными болезнями.

— Нет, mon petit, я не болен, — сказал Джеф фри. — Мне просто неспокойно. Некая колючка dans le coeur, под сердцем — хотя сердца, в сущности, конечно, нет.

И улыбнулся, грустно и даже, кажется, виновато. Как будто я могу обидеться, что он не скачет вместе со мной, как с цепи сорвавшийся!

— Друг Сальери, — сказал я, обнимая его за плечи и раскрываясь, чтобы моя сила облила его целиком, — коль мысли черные к тебе придут — раскупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро».

— Лучше кагору, Мигель, — усмехнулся Джеффри.

Ему, как будто стало полегче, но все равно — грустно.

— Лучше кровушки, mon cher, — сказал я. — Дрейк Крыло Нетопыря выходит на тропу войны! Маэстро, туш!