Лунный бархат

– Женя, Генка, ну что вы к нему пристали?! Вы что, не видите, что ему плохо?!

– Сестренка, ты не могла бы выйти на пару минуточек?

– Да, Ляль, мужской разговор, все такое…

– Вы, оба, просто злые и все!

Лялечка выскочила за дверь. Женщины почти всегда понимают больше, с ними легче, они – добрее, а как объяснить тем, кто по определению такой же, как ты? Они ведь почти не слушают. Безнадега.

– Ты – проститутка? Или как там…

– Нет.

– Вид у тебя блядский, как у уличной дешевки.

– Я не проститутка, Гена.

– Армию косил?

– Да.

Господи, ну что за инквизиция! Конечно, я косил армию. А что я, по-твоему, должен был делать? Гордо умереть на два года раньше? Еще унизительнее? После пары месяцев сплошного кошмара?

– Нет, ты видишь, Женька? Этот козел тут, когда мужики…

– Ген, ну подумай: ну куда ему в армию?

– Да прекрати ты ныть! Работаешь?

– В шоу.

– Стриптиз, что ли? А говорил – не проститутка.

– Ну, стриптиз. Но…

– Женька, ты убедился?!

– Ну, что ж теперь делать…

– И я должен терпеть урода этого?

– Ген, давай подождем… посмотрим, да? Перемелется – мука будет.

Генка сплюнул в пепельницу – взметнулась серая пыль.

– Я с этим ублюдком в одной комнате спать не буду.

От сильного порыва северного ветра дрогнуло промерзшее оконное стекло. Рождественская ночь повернула к рассвету.

На следующий день вдруг стало тепло. Воздух, вязкий, мягкий, сырой, лип к лицу, втекал в грудь, как терпкая тягучая микстура, ломил виски… Снег превратился в белый пластилин – и Генка с Лялей слепили на площадке напротив подъезда снежную бабу, толстую, с вытаращенными глазами-пробками, висячим носом и встопорщенной прической из обломанных колючих веток. Генка хотел было, приделать бабе бюст из двух снежных шаров, но Ляля не позволила, счистила с обыкновенного снеговиковского торса, похожего на тыкву… Женя улыбался, наблюдая за ними.

Корнет постоял у подъезда и тихонько ушел.

Генка заметил его отсутствие и злорадно ухмыльнулся: «Баба с возу – кобыле легче». Женя только пожал плечами. Ляля посмотрела укоризненно, но ничего не сказала.

Шел шестой час утра, когда в дверь робко позвонились. Генка беззвучно матюгнулся. Женя открыл дверь – на пороге, потупившись, опустив голову, стоял Корнет. Он выглядел, как замученный уличный пес, который просится в тепло – и не сказал ни слова, только ждал, что будет, и явно не рассчитывал на сердечный прием.

– Ну, заходи, как бы, что ты встал, – смущаясь, пробормотал Женя и отступил от двери.

Корнет неловко, боком проскользнул мимо него, стащил с ног стильные сапожки, робко заглянул в комнату.

– И года не прошло, – раздраженно заявил Генка. – Чего сюда прешься? Вон там комната, в конце коридора.

– Шурочка, не слушай его, – вдруг сказала Ляля и встала навстречу. – Ты голодный? Кагора хочешь? Иди сюда…

– Ч-черт, загадочная женская душа, – фыркнул Генка, дернул плечом и отвернулся.

Ну что я ему сделал? Что я ИМ сделал, скажите на милость? Не вовремя родился на свет? Неправильно родился? Что я сделал отчиму такого, за что меня бы стоило так… Что сделал ребятам из класса, потом – с курса? Что, в конце концов, сделал этим снобам из «Голубой Луны», которые так и не желают считать меня своим – даже они? А дружба с девушками – всегда отсрочка приговора. Ведь им кажется особенно привлекательным именно то, что раздражает мужчин – тех, с кем до смерти хочется общаться…

Корнет включил плеер, сел в угол, в той самой позе – кошачий клубок, русые локоны наполовину закрывают опущенное лицо, руки обхватывают колени, фигурка девушки или подростка свернута сама в себя. Поза беженки. Жертва войны. Ожидание бомбежки.

– Ну и что теперь? – спросил Генка с пафосом. – С ним в «Бархат» – это лучше сразу повеситься. На фига он тебе сдался, Микеланджело?

– Ген…

– Все равно он ни черта не слышит из-за плеера своего.

– У него там песенка… что-то такое: «Давай посидим за лунным столом и помянем меня» – «Зимовье Зверей»…

– Совсем про нас.

– Группа такая есть.

– И ты уши развесил.

– Развесил. Пусть он поживет, Гена. Он как бы… чистый.

– Он?! Нет, он?!

– Ты не чувствуешь?

Генка снова фыркнул. Если и кажется… что ж. Бывает такое наваждение, Зов, всякая хрень… Покосился на Корнета.

– Нет. Ни черта я не чувствую и чувствовать не хочу, Микеланджело. Он просто – урод, делать ему тут нечего.

– И идти некуда.

– Перетащили на свою голову.

– Зато тебе есть на кого ругаться, Генка, – сказала Ляля.

– Маленькая ты еще, – усмехнулся Генка, меняя гнев на милость. – Ничего не понимаешь.

Ляля сморщила нос.

Никто не ушел гулять в ту ночь – по стеклу барабанил дождь, совсем как в песне «Зимовья», стучал по подоконнику, смывал снег, размывал замерзшую грязь, превращал город в сплошную слякоть, в гнойную рану. Сырые тяжелые небеса висели низко, на них горели неоновые отсветы, мутный гнилой туман стоял вокруг фонарей, стелился вдоль грязных улиц.