Лунный камень

Я изъ всѣхъ силъ подмигивалъ чрезъ столъ мистеру Канди, миссъ Рахиль толкала его подъ руку, а миледи бросала ему невыразимые взгляды. Но все было напрасно! Онъ продолжилъ говорить съ такимъ добродушіемъ, что не было никакой возможности остановить его.

— Мнѣ будетъ очень пріятно, сударыня, продолжалъ онъ, — послать свою карточку профессору, если только вы соблаговолите сообщить мнѣ его настоящій адресъ.

— Его настоящій адресъ, сэръ, въ могилѣ, отвѣчала мистрисъ Тредгаль, внезапно теряя терпѣніе и приходя въ такую ярость, что рюмки и стаканы неистово зазвенѣли отъ ея громоваго возгласа. — Уже десять лѣтъ, какъ профессоръ въ могилѣ! повторила она.

— О, Боже праведный! воскликнулъ мистеръ Канди.

Исключая «трещотокъ», разразившихся громкимъ смѣхомъ, остальное общество до того пріуныло, что казалось, всѣ готовилась убраться вслѣдъ за профессоромъ и вмѣстѣ съ намъ взывать изъ глубины своихъ могилъ.

Но довольно о мистерѣ Канди; прочіе гости были, каждый по-своему, столько же невыносимы, какъ и самъ докторъ. Когда слѣдовало говорить, они молчали, а если и говорили, то совершенно невпопадъ. Мистеръ Годфрей, обыкновенно столь краснорѣчивый въ публикѣ, теперь рѣшительно не хотѣлъ поддерживать разговоръ. Былъ ли онъ сердитъ или сконфуженъ, вслѣдствіе испытаннаго имъ пораженія въ цвѣтникѣ, не знаю навѣрное, только онъ ограничивался тихою бесѣдой съ сидѣвшею возлѣ него леди. Особа эта была членомъ его благотворительнаго комитета, отличалась высокими нравственными убѣжденіями, красивою обнаженною шеей и необыкновеннымъ пристрастіемъ къ шампанскому, — разумѣется, крѣпкому и въ большомъ количествѣ.

Такъ какъ я стоялъ за буфетомъ позади ихъ, то могу сказать, что общество много потеряло, не слыхавъ этого назидательнаго разговора, отрывки котораго я ловилъ на лету, откупоривая пробки, разрѣзывая баранину, и прочее, и прочее. Все сообщенное ими другъ другу по поводу ихъ общей благотворительности пропало для меня даромъ. Когда же я улучилъ удобную минутку, чтобъ опять прислушаться къ ихъ разговору, она уже давнымъ-давно разсуждала о женщинахъ заслуживающихъ, а о женщинахъ не заслуживающихъ освобожденія изъ тюрьмы, и вообще распространялась о самыхъ возвышенныхъ предметахъ. Религія (долетало до меня, межь тѣмъ какъ я откупоривалъ пробка и разрѣзывалъ мясо) есть любовь, а любовь — религіи. Земля — это рай, утратившій свою первобытную свѣжесть; а рай — та же земля только въ обновленномъ видѣ. На землѣ, говорила они, много порочныхъ людей; но для исправленія человѣчества всѣ женщины, имѣющія переселиться въ вѣчныя обители, составятъ на небѣ одинъ обширный и небывалый комитетъ, члены котораго никогда не будутъ ссориться между собой, а мущины, въ видѣ безтѣлесныхъ ангеловъ, будутъ слетать на землю, чтобъ исполнять ихъ велѣнія. Отлично! восхитительно! И на кой чортъ мистеръ Годфрей вздумалъ утаить такія занимательныя вещи отъ остальнаго общества!

Вы, пожалуй, подумаете, читатель, что мистеръ Франклинъ могъ бы оживить праздникъ и сдѣлать вечеръ пріятнымъ для всѣхъ? Ни чуть не бывало! Хотя онъ и успѣлъ уже поуспокоиться немного, узнавъ, вѣроятно чрезъ Пенелопу, о пріемѣ сдѣланномъ мистеру Годфрею въ цвѣтникѣ, и вслѣдствіе этого былъ въ большомъ ударѣ, однако остроуміе его на этотъ разъ оказывалось безсильнымъ. Въ разговорахъ своихъ онъ или нападалъ на неудачные предметы, или обращался не къ тому, къ кому бы слѣдовало; кончилось тѣмъ, что иныхъ онъ задѣлъ за живое, и всѣхъ безъ исключенія озадачилъ. Это заморское воспитаніе его, о которомъ я упоминалъ выше, эти усвоенныя имъ своеобразныя черты французской, нѣмецкой, италіянской національностей, проявились въ самомъ яркомъ и поразительномъ видѣ за гостепріимнымъ столомъ миледи.

Что вы скажете напримѣръ объ его блестящемъ, игривомъ, чисто-французскомъ остроуміи, съ которымъ онъ старался доказать дѣвствующей теткѣ фризингальскаго викарія насколько позволительно замужней женщинѣ увлекаться достоинствами посторонняго мущины, или какъ понравится вамъ его глубокомыслевнно, чисто-нѣмецкій отвѣтъ одному изъ значительныхъ землевладѣльцевъ Англіи, когда этотъ великій авторитетъ по части скотоводства вздумалъ было щегольнуть предъ нимъ своею опытностію въ дѣлѣ разведенія быковъ? Опытность тутъ ровно ничего не значитъ, замѣтилъ мистеръ Франклинъ, уступая на этотъ разъ нѣмецкимъ вліяніямъ:- «вѣрвѣйшее же средство для успѣшнаго разведенія быковъ — это углубиться въ самого себя, развить въ головѣ идею образцоваго быка и затѣмъ произвести его». Но этимъ еще не кончилось. Когда на столѣ появился сыръ и салатъ, присутствовавшій за обѣдомъ членъ нашего графства, съ жаромъ ораторствуя о чрезмѣрномъ развитіи демократіи въ Англіи, разразился слѣдующими словами:

— Если мы пожертвуемъ древнійшими и самыми прочными основами нашего общественнаго быта, мистеръ Блекъ, что же у насъ останется, я васъ спрашиваю, что у насъ останется?

И какъ бы вы думали, что отвѣчалъ на это мистеръ Франклинъ?

— У насъ останутся еще три вещи, сэръ, сказалъ онъ, быстро переходя на сторону своихъ италіянскихъ воззрѣній:- любовь, музыка и салатъ.