Лунный камень мадам Ленорман

Григорий застегивал пуговицы, и руки его не дрожали. Софья Ильинична поспешила помочь, и Григорий вяло от помощи отбрыкивался. Все это было странно. Картинно.

И кривоватая усмешка Стаси подтвердила, что Машке не почудилась это картинность.

А если искать нужно двоих? Почему бы и нет? Софья Ильинична в сыне души не чает, но теперь отчего-то рискнула здоровьем любимого чадушки. Уж не потому ли, что знает, – угроза миновала?

– Может, все-таки стоит отправиться в больницу? – Машка услышала свой голос со стороны, тонкий, неуверенный. – Мало ли что… вдруг приступ повторится?

– Не каркай, – буркнул Григорий. И Софья Ильинична вперилась в Машку почти ненавидящим взглядом. Интересно, откуда вдруг такая неприязнь?

– Федя, по какому праву твоя… – Софья Ильинична вовремя осеклась. – Эта девица распоряжается? И что она вообще здесь делает?

– То же, что и раньше, – Мефодий встал рядом, и его близость придала Машке уверенности. – Учит этого обалдуя.

Григорий скривился.

– Я против!

– А тебя, Софьюшка, – тон Мефодия сделался мягким, нежным почти, – никто и не спрашивает.

– Ты не можешь…

– О том, что я могу, а чего не могу, мы, кажется, говорили. И поговорим еще. Вечером. Мне будет что сказать каждому из вас. А теперь, Гришенька, раз уж умирать ты передумал, продолжим наш разговор.

– Вечером, дядя, – тон в тон отозвался Григорий. – Я еще не настолько хорошо себя чувствую. Пожалуй, воспользуюсь советом доброго доктора и посплю часик-другой… а то и третий.

– Поспи.

Они были столь вежливы друг с другом, что Машке стало не по себе.

– Идем, дорогая… тебе тоже отдохнуть следует, – Мефодий взял Машку под локоть и сдавил, подтолкнул к лестнице. – Они здесь сами разберутся.

И Машка пошла. Достигнув вершины лестницы, она все-таки остановилась, обернулась.

Григорий стоял, скрестив руки на груди, и смотрел им вслед. Рядом с ним, за спиной, виднелась Софья Ильинична, и выражение лица ее было таким, что Машка вздрогнула. А вот Стаси не было.

Куда подевалась?

– Не обращай на них внимания, – сказал Мефодий, подталкивая Машку к двери.

И дверь эта вела отнюдь не в ее комнату.

– Но…

– Тише, – он наклонился и поцеловал Машку.

Нет, она не то чтобы против… и очень даже не против… но вот все равно как-то неудобно, и вообще – она морально не готова. Мог бы предупредить. Но если бы предупредил, она бы нашла повод отказаться. Вспомнила бы Галку и ее наставления, его жену, и… и они из разных миров.

А он тут целоваться.

На пороге.

– И если ты думаешь…

– Не думаю. – Мефодий отстранился. – Ничего я уже не думаю, Машенция… выйдешь за меня замуж?

– Что, сейчас?

– Вечером. – Он отступил и пригладил взъерошенные волосы. – Вернее, вечером мы объявим…

Значит, вот в чем дело!

Шутка!

Или не шутка, а план, который… который что? Машкины мысли путались, и обида подползала к горлу. А на глаза и вовсе слезы навернулись. Да что она за человек такой? Ну да, Мефодий ей нравится, тут и говорить нечего, но не настолько же, чтобы вовсе голову потерять! А она, кажется, потеряла.

– Зачем? – Машка осмотрелась. Моргала она часто, пытаясь прогнать слезы.

Комната.

Обыкновенная вполне, побольше, чем у нее… и, кажется, не комната, а комнаты, вон еще две двери виднеются. Одна наверняка в спальню ведет, а вторая… кабинет?

Или ванная?

И вообще какие-то глупые мысли. Ей-то какая разница?!

– Садись. – Мефодий указал на солидных габаритов диван, вытянувшийся вдоль стены. – Понимаю, что следовало спросить твоего разрешения… вот и спрашиваю. Выйдешь за меня замуж?

– Понарошку? – уточнила Машка на всякий случай.

– Для начала понарошку.

Это как понимать – «для начала»?

– Зачем? – Диван оказался настолько мягким, что Машка провалилась. На таком диване совершенно невозможно сидеть, сохраняя правильную осанку, тянет прилечь, а то и вовсе развалиться самым несерьезным образом.

– Чтобы поторопить.

Мефодий остался стоять. Длинный он. И руки сложил на груди, точно отгораживаясь от Машки.

– Ты ведь понимаешь, что мальчишка моего коньяка хлебнул. Исключительно из врожденной пакостливости. И приложился несильно, от него почти не пахло.

– А сердце едва не остановилось, – закончила Машка.

– Именно. И ведь у меня было желание подняться…

– Сорваться?

– Я не алкоголик, – он нахмурился. – Подняться и налить себе… может, пить и не стал бы.

– Может. – Машка вдруг поняла, что именно ей казалось неправильным в нынешней ситуации. В доме ведь знали, что Мефодий не пьет. И почему тогда коньяк?

Бутылка, стоявшая в кабинете давно.

Повод, конечно, подходящий, но все равно ненадежно. А вот чай он пьет, и кофе, и графин с водой стоит. Почему в коньяк, а не в воду?

Она озвучила вопрос, и Мефодий задумался. Он думал долго, расхаживая по комнате, а Машка ерзала и следила.

– Я ведь и вправду спиртного в рот не брал. Слово Кириллу дал, что завяжу, он боялся, что я сопьюсь. А я понял, что не спасает. Когда пьешь, вроде и легче становится, но ненадолго. А потом еще хуже, совесть мучит.

Он остановился у окна. Светлый прямоугольник, прикрытый тонкой тканью портьер. И темный силуэт Мефодия.