Лунный камень мадам Ленорман

– Ненамного? – Мать приподнимает бровь, и в этом жесте читается: свадьбы еще не было, но невеста охотно тратит чужие деньги. – Допустим, но что она тебе сошьет? Девочка, я понимаю, что ты привыкла к другому, но послушай доброго совета…

Грета вновь закусывала губу, сдерживая гневную отповедь. Она не желала ссориться с матерью жениха. Тогда еще Грета умела уступать.

– Ты выходишь замуж за человека, который что-то значит в обществе. И на вашей свадьбе соберутся люди небедные, состоявшиеся. Я не хочу, чтобы потом моему сыну говорили, будто невеста у него была дурно одета. – Мама собиралась сказать другое, но сдержалась. Она всегда умела чувствовать край. – Теперь ты представляешь не только себя, но и всю нашу семью.

После того разговора Грета спряталась в домик на детской площадке. И Мефодий нашел ее без труда, она вскинулась, но, увидев его, вздохнула. Кирилла ждала?

– Заходи, гостем будешь. – Она сидела на грязном полу, скрестив ноги, а в руке держала сигарету. Прежде Мефодий не видел, чтобы Грета курила. – Нотации читать станешь? Курящая невеста позорит семью?

Она говорила зло, выплескивая на него свои обиды. И сама же остыла, стряхнула пепел и буркнула:

– Извини.

– Ничего. – Мефодий сел рядом, надо было сказать что-то, утешить, но он не представлял, как именно утешать расстроенных невест. – Не переживай!

– Я не переживаю, – ответила Грета, затягиваясь. – Просто… вот достало все, веришь?

Мефодий верил.

– Я думала, что поженимся и… это же моя свадьба! А она все лезет и лезет с советами… и главное, стоит мне чего-то захотеть, как оказывается, что это или слишком дорого, или пошлость невообразимая.

Грета шмыгнула носом и торопливо вытерла непролитые слезы.

– А Кирке не скажешь. Я пробовала.

– А он?

– Он сказал, чтобы я маму слушала, что она типа лучше знает! Вот послать бы их всех… – она мстительно раздавила окурок об отсыревшее дерево. – Тоже мне, щенка подобрали! У меня тоже гордость имеется!

– Пошли, – согласился Мефодий, и сердце при мысли о том, что свадьба не состоится, забилось быстрее. Несколько минут сидели молча. Он разглядывал Грету, она – собственные руки, непривычные, белые, с подпиленными розовыми ноготками.

Вчера мама отвела Грету к своей маникюрше!

– Не пошлю, – со вздохом ответила она, нежно касаясь лаковой поверхности ногтей.

– Потому что любишь его?

– Что? – Грета вздрогнула, словно бы думала совсем-совсем о другом. – Ах да, конечно, люблю… и мы будем жить долго и счастливо. Как в сказке.

Она вдруг усмехнулась другой, жесткой улыбкой, добавив:

– В моей сказке. Вот увидишь, я ее сочиню.

Свадьба состоялась. И невеста была прекрасна в белом изысканном платье…

– Вот увидишь, – мама, чей наряд отличался элегантной простотой, держала Мефодия под руку, – этот брак долго не продлится.

Она ошиблась. Все ошиблись, но каждый по-своему.

Мефодий потер виски, чувствуя, как возвращается ночная мигрень. А Машка подалась вперед.

– Вам плохо?

Плохо, и уже давно.

– Я не убивал брата. – Почему-то ему было важно, чтобы хоть кто-то, пусть даже эта совершенно посторонняя девица, знал правду. – Я не убивал брата, но из-за меня погибла Леночка.

Странный сегодня день. И что его на исповеди потянуло? И надо бы замолчать, но не получается.

– Я не убивал, – вновь повторил Мефодий. – Но я виноват в ее смерти.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – Машка поправила растрепанные волосы. И ресницами хлопнула. Блондинка.

– Затем, что… – Проклятье, он и сам не знает. Должен. Хоть кому-то, пусть и не исчезнет камень с души, но вдруг станет полегче?

– Какая тебе разница?

Злиться на Машку за свои ошибки – что может быть более глупым? И Мефодий упал в кресло, вцепился в подлокотники так, что кожа затрещала.

– Леночка была забавной… легкой… чем-то на тебя похожа.

Семнадцать лет. Ножки-веточки, ручки-палочки, черный купальник, перечеркнутый белой лентой. Высокие каблуки. Леночка шла по подиуму, слегка покачиваясь, словно на ветру. Или на сквозняке, которых в старом здании было изрядно. Она остановилась на краю сцены и замерла в натренированной, но все же отчего-то смешной позе, выпятив тощую ножку и руку уперев в бедро.

Конкурс красоты оказался куда забавней, чем Мефодию предполагалось вначале. Его пригласили судить, а он взял и согласился.

Посеребренная корона со стекляшками, хрустальная ваза, цветы и плюшевый медведь размером с саму победительницу – блондинка впечатляющих форм порывалась обнять то медведя, то Мефодия, хлопала накладными ресницами и притворно рыдала от счастья. В синих глазах ее виделся расчет, и Мефодий сбежал, отказавшись от высокой чести совместного ужина. А на ступеньках Дома культуры увидел ту самую, темноволосую хрупкую девочку, которая отчаянно рыдала. Она не стеснялась слез и терла глаза кулачками, размазывая тушь. Губы ее кривились, подбородок дрожал.

– И на кой ляд оно тебе надо? – спросил Мефодий, присаживаясь рядом. Зачем? Сам не знал.

– Что?

Плакать она не прекратила.

– Корона.

– Я некрасивая.

– Красивая, – возразил Мефодий. Она же мотнула головой, упрямо повторив:

– Некрасивая. Все смеялись и…