— Меня выписали? — вспылил старичок, фиксируя меня с досадливым изумлением. — Меня выписали? Меня?.. Милейший синьор, смею вам заметить, что меня ниоткуда выписать не могут. Знайте раз навсегда, что я там был самым уважаемым и желанным из всех пансионеров… Хотя мне и пришлось оттуда уйти, но все-таки я сделал это по своей доброй воле. Замечу вам, что мне даже пришлось уйти оттуда тайком… Ах, если бы я мог предположить тогда!.. Скажите на милость!.. Вообразить себе, что директор мог меня выписать… Да ведь для того, чтобы уйти, мне даже пришлось убить санитара…
— Как… простите… — я привскочил на стуле.
— Ну да, конечно, мне пришлось его убить, — продолжал старичок. — И это было мне не очень-то приятно… Я, по своему характеру, по своему темпераменту, по своим вкусам и привычкам совсем на это не способен. Я, как говорится, мухи не обижу. Но в данном случае, — верьте мне, — иного исхода не было. Ведь этот разбойник, конечно, сам расправился бы со мной в ближайшие дни, это верно, как дважды два четыре. Должен вам заметить, что он сразу вздумал обращаться со мной, как со всеми другими пансионерами, как с теми, у кого есть тело и кости. Негодяй и невежда! Да еще хохотал! И как хохотал каждый раз, как я вздрогну от страха, что… Вот чудовище!
И он замолчал, содрогаясь от ужаса своих воспоминаний.
— Понятно после этого, что мне пришлось его убить. Мне, который с ужасом шарахается от всякого насилия. Ведь вам, конечно, понятно, как мне опасно дать волю резкому порыву, мне гораздо опаснее, невыразимо опаснее, чем моему противнику. Одного удара достаточно, чтобы разбить меня вдребезги. И я с этим считался, я никогда не позволял себе ни единого резкого движения… Мне ли не знать! Ведь я не чужд медицины, — я дипломированный аптекарь и в свое время посещал тоже медицинские курсы. А потому, отбросив всякую скромность, могу сказать, что я хорошо усваиваю себе, как и где можно прикасаться… С другой стороны, не знай я медицины, я, вероятно, даже не заметил бы, когда со мной начался этот процесс остекления… А что бы из этого вышло?..