Лунный курьер

Он мне напоминает знаменитого Бертело — отца Филиппа Бертело, который, будучи последним президентом французской республики, показал пример самого благородного самоотвержения, учредив Латинскую Федерацию, где он стал простым гражданином. Отец этого Филиппа Вертело утверждал, что ежедневной пищей взрослого человека должна служить таблетка, составленная из необходимых для организма питательных веществ. Идея его была осуществлена. Питались даже пилюлями. Теперь возвращаются снова к старому способу питания.

Больше всего я люблю сельди парижского улова: они приблизительно одинаковой породы с булонскими сельдями, которые я ел в юности.

Впрочем, я отлично усваиваю косые обычаи.

Мой рост (1 м. 72) привлекал бы общее внимание, если бы я не избирал для прогулок пустынных и тихих улиц, ибо рост теперешнего человека не превышает 1 м. 20.

…Мне нужно сильно сосредоточить свою мысль, чтобы вспомнить все, что я видел. Родителей и жену, однако, я еще помню отчетливо. Я в четвертый раз сделал себе впрыскивание, так как лицо мое начало было портиться. Теперь оно снова походит на мой портрет.

Сегодня, 7-го декабря 2162 г., я вступаю в третье столетие со дня моего рождения.

Вот уже месяц, как мой дом охраняется милицией. Три раза я был подвергнут допросу. Судьи мои чистокровные монголы.

Со времени падения коллективизма в Европе, в течение целого столетия азиаты завоевывают ее с каждым днем все больше и больше мирным, но верным способом: их кровь становится господствующей.

У нового поколения подтянутые, морщинистые веки. Белыми остаются только лапландцы, живущие на Северном полюсе. Их посольство только что было принято. Празднества в честь его прибытия дали мне несколько дней отдохновения. Но затем снова начались допросы.

Деспот, повелевающий всем Старым Светом, хочет узнать мою тайну. Он осыпал меня милостями. Он один из тех немногих, с которыми я еще мог беседовать о Викторе Гюго. Он очень образованный человек. В его хрустальном дворце, который он выстроил себе в Париже, на том самом месте, где когда-то, если мне не изменяет память, находился Тюльери, или Лоншанские скачки, я видел «Персея» Бенвенуто, «Каменный век» Родена и другие произведения искусства, — последние остатки нашей западной культуры.

Этот монарх держит власть в своих руках только потому, что владеет в совершенстве искусством читать мысли окружающих. Этой способностью, впрочем, обладают в меньшей степени все, я перед ними в этом отношении недоросль шестого социального класса, предпоследнего разряда граждан.

Итак, деспот хочет узнать мой секрет, так как при первом же нашем свидании он прочел мою мысль, что я не должен умереть.

Мне дается месяц срока для выдачи тайны. Пришлось оберегать мое жилище. Никто не хочет больше умирать и весь мир считает меня виновником каждой совершающейся смерти.

Один из приставленных ко мне сторожей предупредил меня, что я буду изрублен на куски. Уже в течение почти двух столетий смертная казнь не применялась вовсе. Но для меня ее изобретут…

Я сообщаю свою формулу императору и предлагаю сделать ему впрыскивание сыворотки. Сначала он смеется моему предложению, как остроумной шутке, но затем сердится и даже, чтобы запугать меня, зовет стражу. Он читает во мне правду. Его приводит в бешенство мысль, что моя формула опровергает все существующие научные истины, которые уже нашли себе всевозможные применения в социальном строе. Днем и ночью, вечно под надзором, я не смогу впрыснуть себе новую дозу чудесного снадобья.

Все эти люди объединились против меня; это какой-то бунт смерти, частицу которой все эти люди носят в себе, против меня, ее победителя.

Что бы они ни предприняли, я не умру. Но что же будет со мной тогда? И что станется с моим великим изобретением?

Великим?.. Тяжелое сомнение начинает удручать мою душу. Сомнение — с оттенком раскаяния. Я пошел против законов природы, установившей всему очередную смену. Правильно сменяются морские приливы и отливы, времена года, покой и движение. И в этой смене — жизнь. Сама смерть есть лишь один из этапов существования: после разложения, продукты распада дают начало новым зарождениям.

Но склонное к состраданию, слабое человеческое сердце не может примириться с железными законами судьбы. Ему хочется задержать коснеющими руками триумфальную колесницу смерти, — спасти от разрушения дорогие, милые жизни! И мое изобретение остается великим — для людей, которые любят, борются и страдают…

Властитель даровал мне еще год существования. Меня ссылают в Африку, страну, по-видимому, весьма склонную к принятию нашей культуры, колонизованную японцами. Молодому народу скоро надоедают мои приключения. Мне рубят ноги, руки и голову. Пронзают сердце. Я почти не испытывал боли.

Я все-таки живу, ибо я слышу, вижу, чувствую прикосновение мягкого воздуха к моей коже, я мог бы даже говорить, если бы хотел… Я живу… живу… я бессмертен… На мою ногу села муха, я ощущаю ее…