Лунный свет и дочь охотника за жемчугом

Слёзы оставили грязные дорожки на ее щеках. Когда Аксель смотрит на неё, в его глазах мерцает отсвет костра.

– Твои уши, – произносит он мягко. – Вот почему. Звенит.

Она отводит глаза. В течение многих месяцев после несчастья она убеждала себя, что специально сделала это. Что это произошло по ее вине. Что каким-то образом она хотела сделать это, наказать ребёнка за то, что лишил жизни ее мать. Вина ощущалась физически. Она выступала на коже в виде сыпи, проявлялась заиканием, если Элиза вообще осмеливалась заговорить. Она считала, что не заслуживала еды, потому отцу пришлось какое-то время самому кормить ее с ложки. Сейчас чувство вины немного поутихло. Но призрак ее всегда рядом, как что-то, застрявшее в горле.

Она берет рубашку, лежащую у неё на коленях, и осторожно касается плеча Акселя. Медленно делает перевязь, и их лица так близко, что она видит лёгкую щетину на его подбородке.

– Вам не в чем себя винить, – все так же мягко говорит он. – Это был несчастный случай. Элиза, это была не ваша вина.

Не сознавая, что творит, она наклоняется вперёд и целует его. Поцелуй получается неуклюжим, ее губы оказываются где-то возле его уха, но почувствовав, как он затаил дыхание, отстраняется. Он поднимает лицо вверх не сразу. Не улыбается, но по мелким морщинкам возле глаз она понимает, что ему приятно. Аксель медленно наклоняется вперёд и прижимается губами к ее губам. Она чувствует, что растворяется в нем, и по ее лицу слёзы бегут с новой силой. Не слышно ни звука, только шёпот ветра в кронах деревьев. Травы и ветви колышутся, продолжая свой безмолвный танец под лунным светом.

Глава 28

К тому моменту, как они добрались до Коссака, облака превратились в грозовые тучи. Жалобно стонал горячий ветер, а из-за невыносимой влажности хрупкие цветы поникли. Аксель так и ехал с перевязанным плечом, простейшая перевязь натирала ему шею, но они смогли поддерживать хороший темп, отдыхая только глубокой ночью. Вчера иссякли их запасы воды. Измученные, они направили своих коней в сторону города.

Коссак, утомлённый и унылый, приходит в упадок. Построенный на длинной песчаной косе, он окружён каменистыми холмами. В жарком мареве вдалеке колышутся дюны. Перед ними – илистые отмели, испещрённые морщинами. На окраине города покосившиеся лачуги скреплены цепями. Несколько каменных зданий придают видимость солидности. Но в основном, по мнению Элизы, он мало чем отличается от Баннин-Бей. Она падает духом. Наверно, потому что представляла Томаса в солидном костюме, на официальных встречах с покупателями из Америки и Франции. Это имело большое значение – чтобы он обязательно приехал сюда продемонстрировать сияющие жемчужины на синем бархате, отдавая их тому, кто больше заплатит, и все это с крепким рукопожатием и зажженной сигарой.

Но это место выглядит на удивление захудалым для города, который живет на прибыли от жемчуга.

Пока они рысью минуют улицы, солнце проглядывает сквозь мраморное нагромождение облаков. Путники проезжают мимо деревянной церкви, нескольких каменных зданий и небольшого китайского квартальчика. Они привязывают лошадей возле засиженных мухами меблированных комнат, и животные опускают головы в корыто с мутной водой. Элиза, вручив хозяину несколько монет, спрашивает, не знает ли он, где остановился Томас Брайтвелл. Мужчина в рубахе и подтяжках с лоснящейся от пота кожей качает головой и пожимает плечами, хотя она замечает, как он быстро кидает взгляд за ее плечо. Обернувшись, она видит захудалый трактир, похожий на дикую собаку с пустым брюхом. Аксель набирает воду из колодца и предлагает свою флягу Элизе. Она делает глоток. На вкус вода как железо и камень.

– Как думаете, с чего нам начать? – спрашивает он. – Я полагаю, он может быть где угодно.

– Что ж, полагаю, далеко ходить нам не придётся. – Элиза кивает на трактир, из дверей которого как раз в этот момент вываливается мужчина. Он еле стоит на ногах. Пошатываясь, опрокидывает бутылку и большими глотками осушает ее. Разбивает оземь стекло, отрыгивает и, спотыкаясь, выходит на середину дороги. Делает несколько неуверенных шагов, падает на землю, стонет и, раскинув руки, переворачивается на спину. Переглянувшись, путники перешагивают через него и заходят в заведение.

Тусклый свет проникает внутрь душного помещения. Глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку. Там, до побелевших костяшек пальцев вцепившись в обшарпанные кружки, на перевёрнутых бочках сидят несколько мужчин. Кое-кто, упав головой на руки, громко храпит. Другие что-то бормочут из темных углов. В одной стороне компания матросов переругивается и хлопает друг друга по спине. Мужчина с лицом, как у хорька, сплёвывает на пол табачную слюну, достает из кармана бумагу и облизывает края. Еще один спит, засунув большие пальцы в подтяжки на костлявых плечах. Когда голова запрокидывается слишком сильно назад, до хруста в шее, он просыпается. Это место такое же грязное, как старое, почерневшее легкое. На его фоне «Кингфиш» кажется дворцом.