Лунный вариант

Горелов вошел в комнату и на маленькой никелированной кроватке с высокой спинкой увидел под стеганым одеялом девочку с беленькими косичками. Она лежала на спине. По багровому румянцу па худеньких впалых щечках и прерывистому дыханию можно было догадаться, как ей тяжко. На стуле, приставленном к изголовью, лежала половинка лимона, градусник, пачка каких-то таблеток. Алексей прикоснулся ладонью к ее пылающему лбу.

—Тебе больно, Наташа? — спросил он участливо.

—Нет, — качнула девочка головой, — только лобик горячий. Подержите на нем руку, дядя. Ка-ак хорошо! У вас рука холодная-холодная. Еще подержите немножко, ладно?

Горелов не видел, какими добрыми и грустными глазами смотрит на него с порога женщина. Он опустился перед кроваткой на колени и теперь почти целиком закрыл ладонью пылающий детский лобик.

—Ой как приятно! — прошептала девочка. — Мама, этот дядя хороший?

—Хороший, Наташа, очень хороший, — ответила певуче Лидия.

—Мама, он летчик?

—Летчик, Наташа.

—Но ты же не любишь летчиков.

—Кто это тебе сказал?

—Ты сама говорила.

Женщина смутилась. «Видно, насолили ей, бедняге, всякие перегонщики вроде Убийвовка, если даже ребенку на них пожаловалась», — подумал Горелов и, желая разрядить обстановку, весело сказал:

—А я не летчик, Наташенька. Это я раньше был летчиком. А теперь парашютист. Вот я кто.

—Это правда? — потребовала подтверждения Наташа.

—Правда, девочка.

—Мама, дай дяде мою дудочку, пусть он на ней поиграет и песенку какую—нибудь споет.

Алексею никогда не приходилось нянчить маленьких. Своих братьев и сестер у него не было. Так уж сложилась горькая вдовья жизнь у его матери Алены Дмитриевны, что одним-единственным остался он у нее. Но когда учился в школе, иногда катал в коляске младшего брата одного из своих друзей и запомнил с тех пор не очень мудрящую песенку.

—Мама, — рассмеялся Горелов, — дайте, пожалуйста, дудочку.

Лидия пожала плечами, порылась среди валявшихся в углу игрушек и протянула Алексею маленькую флейту. Он подул в узкую щель, пальцами прошелся по клавишам. Положил флейту на кроватку, пропел:

Шарик Жучку взял под ручку,

Стал о ней польку танцевать,

А Барбосик — красный носик

Стал на дудочке играть.

—Ой как здорово! — засмеялась Наташа. — Мама, пусть дядя не уходит. Он мне еще раз песенку споет.

Горелов взглянул на хозяйку. Увидел добрый, признательный блеск в ее синих глазах, веселый румянец, осветивший щеки. И вдруг в них показались слезы. Женщина, видать, вспомнила о чем-то своем, глубоко запрятанном и наболевшем. Алексей не знал, как поступить — постараться утешить или сделать вид, что не заметил. Пока он колебался, Лидия быстро вышла из комнаты. Возвратилась через минуту, уже овладев собой.

—Мама, ты здесь? — прошептала Наташа.

—Здесь, родная.

—Спроси у дяди — он еще к нам придет? Как вас зовут, дядя?

—Алексей Павлович, детка, — ответила мать.

—А мою маму тетя Лида. Только она любит, чтобы ее взрослые называли Лидия Степановна. Вы еще придете ко мне, дядя?

Горелов поднялся, ладонью стряхнул пыльное пятнышко с колена, на котором стоял перед кроваткой, увидел печальные, широко раскрытые глаза, стынущие под напряженно сведенными стрельчатыми ресницами. Они ждали.

—Лидия Степановна, — серьезно обратился к Лидии Алексей, — сегодня концерт по заявкам окончен. Тем более единственный слушатель явно устал. А вот завтра…

—Вы и в самом деле сможете на несколько минуток нам забежать? — нерешительно спросила женщина.

—А разве можно обманывать больного ребенка? — вопросом ответил Горелов.

В маленьком душном номере гостиницы Леня Рогов укладывал свои вещи в серый объемистый чемодан, разукрашенный наклейками иностранных отелей. Где только не побывал этот чемодан! С желтых, зеленых, оранжевых и карминных наклеек глядели клыкастые львы и носороги, полуобнаженные красавицы — кинозвезды, тяжелоатлеты и знаменитые автомобильные гонщики, колонны развалин древних Афин и сверкающие небоскребы, «бьюики» и разлапистые пальмы в дельте Нила, под которыми так и тянуло отдохнуть, — все было на этикетках, украшавших его чемодан.

Леня стоял над ним и сосредоточенно решал, как было лучше и поаккуратнее утрамбовать свое имущество. Долгая холостяцкая жизнь приучила его к экономности и практичности. Был он в одних трусах и сиреневой безрукавке. Темные оливковые глаза перебегали с предмета на предмет. Каждая вещь подлежала недолгому, но внимательному разглядыванию, прежде чем укладывалась в чемодан.

Леня не был сейчас одинок в покидаемом им жилище. На его койке сидел подполковник Субботин. Остряк и пересмешник был явно не в духе. Зеленые его глаза казались выцветшими от грусти. Редкие, чуть рыжеватые волосы, за которыми он всегда старательно следил, небыли расчесаны, и Андрей время от времени нервным однообразным движением теребил их, будто выполнял чью-то команду. С нескрываемой досадой и печалью следил он за каждым движением Рогова.