Луноликой матери девы

— Да, а еще черви, кроты и землеройки, — фыркнула она. — То под землей! А я о мире, где живут алчные духи. Камка говорила, чтоб не совала носа туда, пока сильной не стану. Пока не обучусь. Но мне хоть и страшно, а манит туда. Как думаешь, — спросила она, — если человека закопать в землю, он попадет в нижний мир?

— Шеш, что говоришь! Разве можно зарыть человека? Он не проживет без света.

— Да, в нижнем мире нет света. Но быть может, там могут жить мертвые? Может, это тот мир, что после смерти?

— Камка бы тебя услыхала! Откуда только ты это взяла? После смерти мы пойдем на вышние пастбища, к Бело-Синему, в нем растворимся. Об этом все знают.

Она замолчала, ничего не ответив. Мы посидели еще, но времени не было, как той ночью, когда упало Солнце. Потом снова тихонько стала Очи меня звать:

— Аштара, ты заснула? Помнишь, как мы впервые с тобой повстречались?

— Я столько раз тебе говорила.

— Я все забываю. Расскажи.

— Это было на праздник весны. После торжеств я пошла в лес и встретила тебя.

— Это было на Темном озере, да? Там, где трухлявая колода?

— Значит, помнишь.

— Нет, я плохо помню, как будто во сне.

— Там, когда стает снег, от коряги идет тепло. Туда сползаются змеи греться. И я, придя, увидела существо, обвитое змеями, хотя и похожее на человека. Я решила, что это дух, и сказала: «Здравствуй, сестра».

— Почему ты так сказала?

— Чтобы задобрить духа. А почему ты сидела со змеями?

— Я не помню. Помню, что убежала из стана и пришла туда. А что было в тот день?

В тот день был праздник весны. Разложили большой костер, зарезали белую телку мохнатого яка, шкурой ее накрыли камень для подношений Луне. Потом вывели пленников. На праздник весны мы их всегда отпускаем: кто хочет, может уйти, а кто прижился — остаться. Но сначала должны они себя показать.

Тогда были пленники после похода вниз по пенной реке. Люди, жившие там, рыли себе землянки, как лисы, а скот держали в загонах, сколоченных из шестов. Я помню их хорошо, хотя больше таких не приводили воины — говорили, их народ снялся и куда-то ушел. Обликом они были схожи с темными, но глаза круглые, а не раскосые, носы небольшие, а лица плоские и волосы светлые, как мучные. Женщины носили мониста из бронзовых круглых пластин. Их клали в несколько рядов, одну нить под другой, так что вся грудь сияла от чищеной бронзы. И пели они высокими голосами, сильно и резко, поворачиваясь и приседая, чтобы мониста звенели. Их было пятеро. Отец отпустил всех, но ушли только трое: самых молодых взяли в жены.

Но еще один пленник в то время был у нас: сын царя степского народа. Уже несколько лет он жил в нашем доме, его отец взял в бою и держал, чтобы степские на нас не напали. Я мала была, мамушка меня к братьям редко пускала, и я плохо помню того мальчика. Его звали Атсур — Речной Конь на языке степских. Отец учил его нашим словам, нашей жизни и нашим хотел сделать. Зачем, думаю я теперь, если все наперед поведала ему мудрая Камка и он знал, какую беду принесет царевич нашему люду? Или обмануть хотел Бело-Синего? Только волку собакою не обернуться: не захотел Атсур проходить у нас посвящение и стал проситься в степь. И на праздник отец обещал дать ему свободу, если отпустит сам царь.

В тот год охотники поймали в горах молодого барса. Он попал в ловушку на барана: прыгнул в яму, поранился о колья, хорошо, жив остался. Охотники привели его в стан. Всю зиму он прожил у нас, ему сколотили клеть и через дырку кормили мясом. Это был третий пленник, которого на праздник собирались отпустить.

И сделали так: связали прочную клетку, большую, просторную, и пустили туда царя и степского пленника. Суд царя — самый верный, это у нас всегда знали.

Драться с царем степскому царевичу было нельзя. Барс сам должен был решить, что с ним делать: если б не тронул, отпустили бы обоих. Но пленник испугался. Я видела это и помню: царь, увидев людей, отошел в угол клетки, но тут Атсур вытащил нож и напал на него.

Люди закричали. Если б убил царевич барса, мы все были бы прокляты. А царь, прижав уши, зарычал и прыгнул. Царевич потерял нож и упал, и барс, верно, загрыз бы его, но вдруг отошел и не стал убивать.

Я помню его холодный, злой взгляд, как шлепал он хвостом, забившись снова в угол клетки. И какая-то женщина рядом сказала: все равно степской теперь не жилец, найдет его царь, где бы он ни был.

Отец тут же велел открыть клетку, и барс убежал в горы. У пленника кровь текла из раны на плече. Отец сказал ему, что суд царя — верный, и отпустил Атсура. Царевич взял коня и ушел в степь.

— Я помню, Ал-Аштара, — сказала вдруг Очи. — Я тоже была там и видела тот бой. Но я так ненавидела его тогда, что заплакала, когда барс пленника не убил.

— Отчего?

— Он был достоин смерти! Мне было так дурно, я думала, что умираю. Я убежала из стана и отправилась к Темному озеру. Я хотела, чтобы змеи укусили меня.

— Как странно, Очи, — сказала я. — А вот сейчас я на суде у царя, как когда-то Атсур.

— Мне кажется, мы уже его решение знаем, — сказала на это Очи, помолчав и послушав ветер за стенами шалаша.