lurie

Эту «философию истории» лучше всего сопоставить с «философией истории» старшего современника Фукидида, неизвестного олигархического автора «Афинской политии», приписывавшейся Ксенофонту и написанной около 425 г. Этот автор — такой же пессимист, как Фукидид; то, что происходит, ему также глубоко отвратительно. Но он не оперирует с отдельными индивидуумами, нагло и бессовестно применяющими «право сильного», а с двумя классовыми группами: это, с одной стороны, «немногие», «богатые», с другой — «бедные», «масса», «многие». В реальных условиях политической борьбы он, как и Фукидид, отказывается оперировать с моральными понятиями, но, в отличие от Фукидида, выдвигает на их место принцип классовой справедливости.

Замена у Фукидида принципа классовой борьбы психологическим принципом (свойством человеческой природы захватывать как можно больше, угнетать окружающих), с нашей точки зрения,— несомненный регресс, ибо сами психологические качества только производная от общественных условий; они не представляют собой чего-то устойчивого и постоянного, а меняются вместе с общественными условиями. Правда, и у Фукидида, наряду с психологией отдельных лиц, речь идет и о психологии коллективов, но это не классы, а главным образом олицетворенные государства: Фукидид говорит о национальном темпераменте афинян и спартанцев, о страхе лакедемонян, о ненависти коринфян, об умеренности и сдержанности мегарцев и т. д., как о важнейших факторах исторического процесса.

Отсюда до исторических законов в нашем смысле чрезвычайно далеко. Своей личной точки зрения на этот вопрос он вообще не высказывает, не считая возможным в научном труде говорить о чем бы то ни было, не подтвержденном в достаточной мере эмпирически, т. е. фактами, а факты его времени говорили только о неограниченном господстве права сильного.

Однако изучение труда Фукидида в целом дает нам возможность прочесть между строк эту общую точку зрения Фукидида, хотя историк и не высказывает своих взглядов прямо, так как считает их предметом веры, а не точного знания.

Мы говорили уже об общей структуре труда Фукидида: успехи афинян в Архидамовой войне; подробно изложенный мелкий и не имеющий ни военного, ни политического значения инцидент— захват Мелоса, как кульминационный пункт заносчивости афинских правителей, выдвинувшихся из народной массы, и как вопиющий пример применения «права сильного»; предпринятый в духе того же «права сильного» и вследствие заносчивости афинян поход в Сицилию, обещавший неслыханную удачу, но по трагической иронии судьбы окончившийся гибелью, и, наконец, тяжелая расплата и крушение афинского могущества.

С другой стороны, важно отметить следующее. В исследованиях о Фукидиде не раз отмечалось, что личность у него якобы не играет роли. Но это касается только времени с 429 г., когда государственные деятели старались следовать за массой и угождать ее стремлениям, а не вести ее за собой; эти люди, «равные друг другу, каждый из которых, стремясь стать первым, угождал народу и предоставлял ему управление государством» (II, 65, 10; причем имеется в виду не только Клеон, но и Алки-виад), конечно, никак не являются у него великими историческими личностями, т. е. самостоятельными факторами исторического развития. Другое дело — история до 429 г. Здесь Фукидид выводит на сцену великих исторических деятелей — Фе-мистокла и П ерикла. Правда, заслугу Фемистокла он видит главным образом в том, что тот угадывал естественный ход исторического развития на долгое время вперед и умел соответственно направлять государственный корабль: «Фемистокл не

оспоримо доказал природную даровитость... С помощью присущей ему сообразительности... он после самого краткого размышления был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего. Он заранее предусматривал лучший или худший исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего. .. Он обладал в наивысшей степени способностью моментально изобретать надлежащий план действия» (I, 138, 3). Что же касается Перикла,

то он уже определенно ведет массу за собой, не считаясь с ее хищническими инстинктами: «Перикл, опираясь на свое влия

ние и ум. . . свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею. . . Перикл всякий раз, как замечал в афинянах заносчивость (hybris) и, как следствие ее, несвоевременную жажду деятельности, смирял их своими речами, доводя их до страха. . . По имени это была демократия, на деле же власть принадлежала первому гражданину» (II, 65, 8-9).