Лузеры (декабрь 2008)

У нашего учителя была жена, медсестра районной поликлиники, и четверо детей. Я была у старика дома только один раз, в начале девяностых: принесла подарок от профкома на Девятое мая. Андрей Антонович сломал шейку бедра, из дома не выходил и больше уже никогда не вышел. У него была маленькая трехкомнатная квартира на окраине, из тех, где «большая» комната - двенадцать метров. Дочки были незамужние и ютились тут же. Андрей Антонович жил бедно, очень бедно. Пустая комната, на стене - радиоточка, обтрепанный диван, колченогий стул, на табуретке - треснутые очки, дужки обмотаны изолентой. Жена стояла у изголовья его кровати и недобро смотрела на меня, а сам старик виновато улыбался. Я не знала, о чем говорить. Стала рассказывать, как идут дела на кафедре, кто защитился, кто женился, у кого родились дети и внуки. Что-то останавливало меня, я не решилась сообщить старику, что с тех пор, как он ушел на пенсию, изменилось все, чему он отдал жизнь. Там, где было партбюро, открыли факультетский косметический салон, вместо статуи Ленина - огромный двуглавый орел, одна голова смотрит на книжную лавку, другая - на суши-бар. Во дворе филфака, где полвека стояли лужи с нечистотами, разбит сквер, уставленный скульптурами Ахматовой, Мандельштама, Бродского, Масарика. А недавно под колокольный звон открыли скульптурный горельеф: «Вход в Иерусалим», «Омовение ног», «Иисус перед Пилатом». И главное - все преподаватели и студенты непрерывно ездят за рубеж, в вашу, Андрей Антонович, Швецию. Молодежь слова такого - выездная комиссия - не понимает, никому и в голову не приходит сбежать заграницу.

Мой первый университетский учитель лежал на белоснежных простынях. Жизнь его подходила к концу.

О чем он думал? Ради чего давным-давно оставил отца с матерью? Кто знает, что он пережил, сколько раз был на краю гибели. Социализм, который он мечтал построить на одной шестой части суши, построили там, на другом берегу Балтийского моря, в его отсутствие. Ни один товарищ по партии не помог ему, даже не навестил. Да и мы, беспартийные коллеги и бывшие ученики, тоже ничем не лучше. Увлеченные новыми, невиданными прежде возможностями и свободами, мы спешили жить, ведь времени осталось так мало.

Эдуард Дорожкин Испанский сапожок Prada

О, вещный мир!

«Я был бы абсолютно счастлив, если бы у меня были сапоги Prada, такие, как у тебя», - произнес Максим. В очередной раз мое нарождавшееся чувство было разрушено, попрано сапогом в буквальном смысле слова. «Ты счастливчик, - говорит мне однокурсница. - Объездил весь мир. Живешь на Тверской. Одеваешься в Третьяковском. Дачи вон покупаешь». «Господи! Машина есть, квартира есть, дача есть. Чего тебе еще от жизни надо? Чем ты все недоволен?» - это уже милые коллеги. Некоторые добавляют, что есть еще и «имя» - уж это менее всего меня заботит.

Я не помню - и может быть, не знал, не имел возможности узнать, - в какой момент счастье и удача, без которой, ясный Павлик, счастья не видать как собственных ушей, стали вдруг ассоциироваться с предметами материального мира. Люди, заставшие советский строй не с боку припека, как я, а плотно, сердцем и душой, рассказывают, будто тогда было как-то по-другому. Мои личные наблюдения это не подтверждают. Кажется, что даже наоборот: в понятие счастья тогда входили какие-то совсем уж абсурдные предметы типа видеомагнитофона, импортной краски для волос и едва ли не сапог ЦЕБО - тогдашнего, как я понимаю, аналога «дьявольской» марки, столь полюбившейся новому поколению интеллигентных хастлеров. Нет ничего печальнее вынужденного воздержания. Добродетель от нищеты весьма недолговечна.

Я и сам, чего уж греха таить, еще восемь лет тому назад потряс одну редакцию, сильно, как мне думалось, недоплачивавшую, заявив, буквально, что «Счастье начинается от тысячи двухсот „грязными“»! Тысяча двести, и даже чистыми, - давно пройденный этап. А счастья все нет, нет и нет.

Тем с большим удивлением я обнаруживаю, что есть люди, которым я кажусь преуспевающим работником, почти дельцом от журналистики, довольным потребителем гламурного коктейля из Миуччии Прады, Ксении Собчак и балерины Светланы Захаровой. Я помню ужас, отразившийся в глазах одной моей светской знакомой, когда она увидела, что я сажусь в машину - о! трепещите - в машину с правым рулем. Ибо основное светское правило гласит: если ты неудачник, а только отъявленные неудачники могут позволить себе такое ужасное фо па, как собранный в Японии автомобиль, изволь сделать так, чтобы об этом знали только ты и твои близкие. Для всех прочих участников движения такое знание оскорбительно. Светский неудачник будет исступленно твердить: ему плевать, что там бормочет княгиня Марья Алексевна, - и все-таки сделает все для того, чтобы поточнее разузнать, что же она такого набормотала. Ложь - естественное и самое надежное пристанище неудачника.