Лужайки, где пляшут скворечники

— Они поймали двух пацанов… Один лет тринадцати, а второй вроде Кея. Даже поменьше. И по виду совсем не горец, а светленький такой. Ну, совсем городской мальчик, который на лето приехал в деревню. Впрочем, такие там, среди местных, тоже встречаются… Связали Птичкины парни этих мальчишек, бросили к скале и совещаются.

Я говорю:

«Это кто?»

А Птичка мне:

«Это, Студент, те птенчики, что вчера запустили гранату в наш транспортер на повороте у Кассадара. Все приметы сходятся, особенно вот у этого, беленького. До чего симпатичный, прямо отличник. Ты, Студент, наверно таким же был, когда жил у мамы под крылышком… Ха, птичка!»

Мальчишки молчат, губы закусили и стреляют глазами. У младшего глаза мокрые… А двое Птичкиных дружков разматывают проволоку. Не простую, а колючую…

Теперь, Нитка, ты сожми зубы и слушай… даже если невтерпеж. Потому что я должен про это наконец рассказать…

Зверства там было много. С той и с другой стороны. Много есть книжек и кино про войну, но там такое не показывают. Все больше про геройство. А геройства на войне гораздо меньше, чем зверства. По крайней мере, в наше время. Может, раньше и было какое-то благородство, а нынче… И с лазутчиками, со снайперами там не церемонились, если поймают… И если убьют сразу, это еще повезло бедняге. Многие считают, что просто убить — нету смысла. Это, мол, с каждым из нас может случиться в любой миг. А пойманный должен расплатиться сполна… И вот придумал кто-то такой «аттракцион». Говорят, что они придумали, да не все ли равно… Ты уж терпи, раз хочешь все знать… В человека сзади втыкают заостренную проволоку. Ну, как раньше на кол сажали. Но кол, он толстый, а проволока проходит легко. Человек, говорят, сперва даже не кричит. Может, от шока… И выходит эта проволока иногда изо рта, иногда откуда-нибудь из-под ключицы… Потом этот конец проволоки приматывают к чему-нибудь наверху, к дереву, например, а другой конец спускают под обрыв… И толкают человека. И он едет по проволоке вниз. А чтобы ехал не очень быстро, к гладкой проволоке привязывают снизу другую, колючую, сколько хватит длины…

— Тем…

— Помолчи, Нитка. Я про это никому еще не говорил. А ты должна понять, почему я… там…

— Что?

— Тяжелые мужики едут вниз быстро даже по колючкам. А те, кто полегче… такие вот пацанята… Кстати, остряки-интеллектуалы назвали это «через тернии к звездам». Только звезды, мол, не вверху и даже не внизу, а из глаз… И вот Птичка с дружками разматывал проволоку…

— И ты… их…

— Всех четверых, веером. Из-под локтя… Автомат короткий такой, тяжелый, называется «Б-1». Буйносов, первая модель, десантный вариант. Носят сбоку на ремне, как сумку. Можно одной рукой, от пояса… Но я же не сразу…

Я не сразу…

Я сперва им сказал:

«Ребята, Данилыч велел срочно двигать на Баранью Кость, затыкать дыру. А этих я, давайте, доставлю Данилычу, он разберется».

Птичка оскалился:

«Ха, за дурачков держишь? Данилыч сдаст их на фильтропункт или отпустит совсем. За недоказанностью. Он же чистоплюй, как ты… Если боишься глядеть, отвернись, а мы этих цыпляток — на шашлычок… — И говорит одному из своих: — Ну-ка, сними с них штаны, чтобы поточнее…»

Нитка, я не сразу… Я им сказал с самой последней убедительностью:

«Ребята, не надо. Вы же все-таки хоть немножко еще люди. Вас же… матери тоже молоком кормили когда-то… Ребята…»

А Птичка мне:

«Что, Студент, хочешь опять балалайкой по танку?»

А трое других смеются:

«Может, хочешь с ними, Студентик? Никто не увидит, внизу глубоко…»

Один шагнул к мальчишкам, я — палец на спуск. «Назад», — говорю. Тут Птичка все понял. Глянул на меня и понял. Ему бы уйти и увести других. А он стал нагибаться за снятым автоматом. Я еще раз говорю: «Не надо, Птичка…» Он поднял, навел… Не успел…

— Ты их… наповал?

— Бэ-один всегда наповал, раненных почти не бывает. Там пули-перевертыши…

— А потом?..

— Потом смотрю — они лежат. Кто как… И ничего не чувствую. Лишь мысль: вот ведь странное дело — только что были живые и нате вам… Наверно, дело в том, что я и сам в тот миг как бы умер. Отрезал себя от жизни. Осталось сделать немного.

Я развязал ребят и сказал:

«Идите».

Старший говорит мне:

«Идем с нами, ты будешь наш брат».

Но я не хотел с ними. Зачем? Я вообще ничего не хотел. Только старался не смотреть на тех, кто лежал. Но все же капелька любопытства оставалась во мне, я спросил старшего:

«Правда, что ты кинул гранату?»

А тот: «Это не я, это он кинул, — и кивает на маленького. — Он не сумел, она не взорвалась. У меня-то взорвалась бы…»

«Вам так нравится воевать?»

А старший опять про маленького:

«Его мать придавило в доме, от бомбы. Она там сгорела живьем…»

Я снова сказал:

«Идите».

И тут маленький мне:

«Если вы не пойдете с нами, вас убьют».

А чего меня было убивать? Я и так…

«Уходите, ребята…»

И они ушли. Скользнули между скал, как змейки.

А я… Мне надо было, конечно, сразу пулю в себя, но… Нет, я не боялся. Просто казалось, что не все еще сделал. Не все сказал.

Я вернулся на базу, положил автомат перед Орхидеевым.

— Майор, я только что расстрелял состав секрета на Бейсболке.