Лужайки, где пляшут скворечники

ЛЮБОВЬ К РОДНОМУ ПЕПЕЛИЩУ

Идти домой не имело смысла. Родители придут после семи. Бабушка говорила, что после обеда собирается в собес насчет прибавки к пенсии. Значит, тоже надолго.

Я решил наконец поехать на то место, где когда-то стоял наш дом. Я и раньше хотел там побывать и однажды сказал это при всех. Отец недовольно отозвался:

— А зачем? Что это, «любовь к родному пепелищу»?

Я понял, что он цитирует Пушкина. И слегка огрызнулся:

— А если и так? Что плохого?

— Ничего. Только зря. Прошлого не вернуть.

А бабушка сказала:

— Успеешь еще. А сейчас давай-ка съездим на рынок.

Я не спорил, но про себя понимал, что все равно там надо побывать. Родина же, хотя и сгоревшая. Прошлого, конечно, не вернуть, но и забыть его нельзя. Даже если захочешь. А я к тому же не хотел. Вся жизнь прошла в том доме, в том квартале.

Сейчас у меня было самое подходящее настроение для такой поездки. Грустное. И я пошел на трамвайную остановку «Стекольная».

Добирался до центра я около часа. Путь был очень длинный. К тому же денег не было, ехал зайцем, и на полдороге меня выставил из вагона дюжий контролер в кожаной куртке. От куртки воняло, как от разогретых сапог. Он дал мне легкого пинка и пообещал в другой раз увести в отделение. Я отбежал. Издалека я сказал этому типу с бритым затылком, что он недобитый боевик и что работать надо, а не обдирать в трамваях старух и пацанов. Потом пошел на автобусную остановку и дальше ехал без приключений.

Вышел из автобуса я в квартале от дома. И вдруг понял, что никак не верю, будто дома уже нет. Ну, как это нет? Я ведь даже запахи его помню! В сенях пахло сухим деревом и влажной бочкой, в которой держали воду (колонка была во дворе). В прихожей — теплыми вязаными половиками и дровами для печки. В комнате бабушки — оконными цветами и землей из кадки с фикусом, а иногда — корвалолом…

Я до мельчайшего движения помнил, как вставляется ключ в скважину наружного замка. Надо вставить чуть-чуть не до конца, потом слегка прижать дверь и поворачивать ключ плавно, чтобы не заело. Этот плоский ключик и сейчас со мной, я брал его в лагерь, и он сохранился в кармане пострадавших джинсов.

Вот сейчас я обойду девятиэтажку с застекленным магазином «Хозтовары» на первом этаже, и…

И впервые в жизни я увидел настоящее пепелище.

Обгорелые бревна и стропила уже все растащили. Чернел бугристый прямоугольник с остатками обугленных половиц. Посреди этой пустой черноты стояла наша обитая жестью круглая печь. Раньше жесть была серебристая, а сейчас закопченная. И кто-то снял уже чугунную, с литым узором и рычагом дверцу.

Опоясывали площадку остатки низкого кирпичного фундамента.

У меня защекотало в горле. К тому же запах торфяного дыма ощущался и здесь. А может, это был запах пожарища?

У дальнего края фундамента ходили двое мужчин в полувоенной одежде. Один — грузный и лысый, другой — обыкновенный, в соломенной шляпе, которая не вязалась с камуфляжем.

«Стервятники», — скрипнул я зубами. Потом, не глядя на этих мужиков, перешагнул кирпичную бровку. Стал ходить по обугленным щепкам и мусору. Смотрел под ноги. Может, что-нибудь найду? Хотя едва ли. Все здесь уже вычистили.

Дядьки сперва не обращали на меня внимания. Затем тот, что в шляпе, сказал:

— Мальчик, зачем здесь ходишь? Иди играй. Здесь нехорошо.

Он говорил с кавказским акцентом, хотя лицо было вовсе не восточное, курносое и круглое. Может, мне акцент его просто показался. Нынче принято валить на кавказцев все беды, хотя большинство из них, конечно, ни при чем.

Сперва я не отозвался.

— Мальчик, я тебе говорю. Гуляй в другом месте, здесь не надо.

— Сами гуляйте в другом… Это мой дом… был, — сипло сказал я. — А не ваш. Сожгли, да еще распоряжаются.

— Ай, мальчик, зачем так говоришь! Сгорел дом, большое несчастье, да. Но разве это мы? Наше дело не жечь, а строить…

— Ну и стройте, я вам не мешаю.

— Ты не нам плохо делаешь, а себе. Смотри, все ноги испачкал.

Это правда. И кроссовки, и белые носки, и ноги выше носков были в саже и пепле.

— Вам-то что…

— Ну, как хочешь… — Дядька в шляпе отошел, а другой, грузный, стал что-то говорить ему, недовольно так.

Я побродил еще, уже просто из упрямства, и шагнул через фундамент обратно.

— Мальчик, подожди, пожалуйста!

Который в шляпе, опять шел ко мне. Протягивал раскрытую ладонь:

— Вот, нашли недавно. Это не твой?

На ладони лежал складной ножик с коричневой пластмассовой рукояткой. Со множеством блестящих предметов — лезвия, ножницы, штопор и так далее. Сверкал он как новенький и, конечно же, никогда не валялся в здешней гари. Зачем это? Откупиться хотят, что ли? Совесть шевельнулась?

— Не надо мне ваших подарков… — И я поскорее пошел прочь, чтобыне зареветь.

И вдруг откуда-то со стороны, звонко так:

— Саша!

С гаража прыгнул и помчался ко мне мальчик. Я узнал его издалека по летучим светлым волосам и по одежде, будто сшитой из лиловой шторы с желтыми полумесяцами, солнышками и разноцветными звездами. Он в этом пестром наряде махал мне с балкона, когда я уезжал в лагерь.

— Ивка!