Лужайки, где пляшут скворечники

— Неужели не ясно? Двигайтесь ближе…

Клипер висел в пространстве над хрустальным мостом между Минькиной и моей планетами. А мы сидели на кормовой палубе, на полуюте (лишь Веранда стояла, прислонившись к основанию бизань-мачты). Мы подползли по желтым теплым доскам к Головану и сели в кружок.

— Разве не понятно, — сказал он, — что у всего на свете есть противоположность? У Абсолютного Ничто — Мировой Свет, у холода — тепло, у печали — смех… У Зла — Добро… Значит, если есть Планета Кусачих Собак, должна быть и Планета Некусачих…

Это было очень доказательно. Никто не возразил. Лишь Коптилка спросил чуть капризно:

— А где она такая?

— Наверно, точно против той, Кусачей. В другом краю пространств, если мерить от Всемирной Оси… Вот я и хочу рассчитать поточнее. А в путь — завтра… Нет, лучше послезавтра, сразу после сна.

Он был прав. Конечно, перед путешествием полезно провести денек дома, собраться с мыслями, настроиться как следует на дальнюю дорогу. Неизвестно, когда вернемся. И… вернемся ли вообще?

— А сейчас устроим генеральную проверку, — решил я. — И большой смотр… Веранд… Вероника! А ты почему еще без формы?

Она сделала губами не то «пфы», не то «пых». Отвернулась. И сказала в пространство:

— Я, по-вашему, ненормальная? Никуда я не поеду. Не полечу…

Мы так и сели на палубе с открытыми ртами.

5

Да, мы недолюбливали Сырую Веранду. Порой злились на ее хныканье и надутые губы. Но… не настолько же, чтобы бросить ее! Какая бы ни была она, а все равно наша Веранда. Как-то даже дико представить: мы улетим, а она здесь будет одна…

Как мы ее уговаривали! И вместе, и наперебой! Как убеждали, что без нее не мыслим благополучного путешествия! Она же в ответ опять «пфы» или «да ладно вам», «чего я там не видела», «я собак терпеть не могу», «мне и здесь хорошо, я тут привыкла».

— Минька тоже собак не любит, а летит, — сказал я. — Потому что мы всегда должны быть вместе.

— А зачем? — вздохнула она.

Тут кое-кого злость взяла. И меня в том числе.

— Ну… в конце концов, дело хозяйское, — решил Голован. И мы даже испытали облегчение. А Коптилка сумрачно пообещал:

— Уж теперь-то тебя Рыкко обязательно сожрет, одну-то!

Веранда первый раз улыбнулась:

— Подавится.

Хотя мы и успокоились немного, настроение было испорченное. И мы решили проверку и смотр не проводить. Перенесли это дело на завтрашний вечер. И отправились спать, укрыв корабль пятислойным защитным полем.

Утром я заскочил к Миньке — на заросшую «Венериным башмачком» планетку. Миньки в его голубятне не оказалось. «Может, он у Кирилки», — подумал я и перелетел к Кирилке.

Тот занимался необычным делом: колол дрова. Он был в малиновых трусиках и в майке помидорного цвета с бело-черной буквой К на груди. Щуплый такой, будто красный кузнечик. Еле управлялся с тяжеленным топором. Вскинет его над головой, потопчется на гибких ногах-прутиках под непомерной тяжестью и — бух по чурбаку… Мне почему-то стало жаль его. И тревожно.

— Зачем ты так? Можно ведь придумать сразу наколотые поленья.

Кирилка опустил топор к босым ступням и виновато улыбнулся:

— А они не придуманные.

— Как это?

— Настоящие… Я ночью не спал, глядел в окошко, а за ним вдруг пролегла дорога. Ну, обычная такая, с травкой по краям. И вдруг по ней поехал большой грузовик. Кажется, «КамАЗ». Я даже номер разглядел: «ТЗМ 52–52»… И полный кузов дров. На кочке его ка-ак тряхнет! И несколько чурбаков посыпались на дорогу… Я выскочил — и ни машины, ни дороги. А кругляки эти валяются на песке…

— Тебе приснилось, — убежденно сказал я.

Кирилка опять улыбнулся:

— А дрова-то…

Вот я дурак! Но… такого же не может быть! 3 д е с ь не может. Дорога какая-то, машина. Откуда?

Кирилка сел на корточки, прижался щекой к чурбаку.

— Понюхай, они еще свежие. Пахнут настоящим деревом. Лесом…

Я понюхал. И… шарахнула меня такая печаль, такая тоска. Я даже зажмурился и чуть не завыл. Хорошо, что это было только на миг…

Я отдышался, открыл глаза. Кирилка, выгибаясь от тяжести, тащил охапку дров к сложенному рядом с глинобитной хаткой очагу. Очаг был кривобокий, из крупных камней. Я сразу понял, что и он не придуманный. Кирилка сложил его своими щуплыми руками из собранных на астероиде булыжников. Видимо, решил, что раз дрова настоящие, то и очаг должен быть такой же…

Я выхватил у него часть поленьев.

— Сумасшедший! Надорвешься же… — Хотя ни надорваться, ни заболеть мы здесь не могли.

Мы уложили дрова в очаг «клеткой», друг на дружку. Кирилка нарвал с поленьев березовой коры. Спички были, конечно, придуманные, но растопка вспыхнула по-настоящему. И сразу такое тепло… Забытое земное тепло, как от костра или от печки с открытой дверцей. От придуманных дров тепла не бывает, если его не сочинишь специально.

От дыма у меня заслезились глаза (ага, «от дыма»!).

Мы сидели рядом, смотрели на огонь, и у Кирилки на щеке трепетала от тепла приклеившаяся ленточка бересты. Тонкая, как папиросная бумага. Он съежил плечи и тер локти и коленки, будто набегался по холодной улице и теперь отогревается… А может, и правда было ему зябко?

Мне опять стало тревожно. Я сказал: