Лужок Черного Лебедя

— Я часто вижу один такой сон, — он затянулся сигаретой — казалось, целая вечность прошла. — Я в кучке последних людей, выживших после атомной войны. Мы идем по шоссе. Машин на нем нет, только сорняки растут. И каждый раз, как я оглядываюсь, нас все меньше. Радиация, понимаете, убивает одного за другим.

Он посмотрел на своего брата Ника, потом куда-то далеко за ледяное озеро.

— И меня пугает даже не то, что я умру. А то, что я окажусь последним.

После этого все долго молчали.

Тут вылез Росс Уилкокс. Он затянулся сигаретой — казалось, целая вечность прошла. Фу, позер.

— Вот если б не Уинстон Черчилль, вы сейчас все говорили бы по-немецки.

Ну конечно, а Росс Уилкокс ловко избежал бы немецкого плена и лично возглавил ячейку сопротивления. Мне до смерти хотелось сказать этому выскочке, что на самом деле, если бы японцы не разбомбили Перл-Харбор, Америка никогда не вступила бы в войну, Британию заморили бы голодом и вынудили бы сдаться в плен, и Черчилля казнили бы как военного преступника. Но я знал, что не смогу. В этих предложениях была куча запинательных слов, а Висельник в последнее время стал совершенно безжалостен. Поэтому я только сказал, что умираю — хочу отлить, встал и прошел чуть подальше по тропке, ведущей в деревню. Гэри Дрейк заорал:

— Эй, Тейлор! Не стряхивай больше двух раз, а то выйдет, что ты дрочишь!

Нил Броз и Росс Уилкокс довольно заржали. Я показал им «викторию» через плечо. Присказка про «стряхивать и дрочить» сейчас у парней дико модная. Жаль, я никому не могу довериться, чтобы спросить, что это на самом деле значит.

* * *

Среди деревьев всегда хорошо, в отличие от людей. Может, Дрейк и Уилкокс надо мной издевались, но в любом случае, чем слабее становились их голоса, тем меньше мне хотелось идти назад. Я просто ненавидел себя за то, что не поставил Уилкокса на место, когда он говорил про немецкий язык. Но если бы я начал запинаться при всех, это был бы конец. Изморозь на колючих ветвях таяла, и большие капли кап-кап-капали на землю. Звук капели меня немножко успокоил. В ямках, куда не доставало солнце, еще оставался крупнозернистый снег, но слепить снежок не хватило бы. (Нерон убивал своих гостей, заставляя их есть стеклянную еду — просто так, для смеху.) Я увидел малиновку, дятла, сороку — и вроде бы где-то вдалеке услышал соловья, но я не уверен, что соловьи встречаются в январе. Я дошел до места, где едва заметная тропа от Дома в лесах вливается в главную тропу, ведущую к озеру, и тут услышал пыхтение — какой-то мальчишка, задыхаясь, мчался в мою сторону. Я спрятался, вжался между двумя елками с раздвоенными вершинами. Мимо пронесся Фелпс, прижимая к груди арахисовый батончик и банку «Тайзера» для своего хозяина. (Должно быть, «Топ дек» у Ридда кончился.) За елками вверх по склону вело что-то похожее на тропу. Я знаю все тропы в этой части леса, подумал я. Но не эту. Когда Том Юэн уйдет, Пит Редмарли и Грант Бэрч снова затеют «британских бульдогов». Не было смысла возвращаться. Я решил пойти по тропе — просто так, посмотреть, куда она ведет.

* * *

В чаще только один дом, поэтому его так и называют — Дом в чаще. Там живет какая-то старуха, но я не знаю, как ее зовут, и никогда ее не видел. У дома четыре окна и труба, совсем как дети обычно рисуют домик. Его окружает кирпичная стена в мой рост, а одичавшие кусты вымахали еще выше. Когда мы играем в войну в лесах, то держимся подальше от этого дома. Не потому, что про него ходят рассказы с привидениями. Просто эта часть леса не очень хорошая.

Но сегодня утром дом выглядел таким приземистым и запертым, что я решил: похоже, там больше никто не живет. Кроме того, я уже до того хотел в туалет, что чуть не лопался, а в такие моменты забываешь об осторожности. Так что я помочился на заиндевелую стену. Я только закончил выводить свой автограф парящей желтой струей, как с тихим взвизгом открылась ржавая калитка и оттуда возникла бабка с кислым лицом времен черно-белого кино. Она просто так стояла и смотрела на меня.

У меня струя пересохла.

— Боже мой! Извините!

Я застегнулся, бормоча извинения — сейчас меня с землей смешают. Если бы моя мама застала мальчишку, писающего на нашу изгородь, она бы с него кожу содрала заживо, а тело пустила бы на компост. Любого мальчишку, включая меня.

— Я не знал… не знал, что тут кто-то живет.

Кисломордая бабка продолжала на меня пялиться.

Мои штаны пестрели брызгами мочи.

— Мы с братом родились в этом доме, — сказала наконец бабка. Шея у нее была дряблая и морщинистая, как у ящерицы. — И не собираемся никуда переезжать.

— О… хорошо… — я все еще не был уверен — вдруг она сейчас откроет огонь.

— Какие вы, юнцы, шумные!

— Извините…

— Очень неосторожно с вашей стороны было разбудить моего брата.

У меня от ужаса склеился рот.

— Там было много народу, не только я. Честное слово.

— В иные дни мой брат любит юнцов. — Бабка смотрела не мигая. — Но в такие дни, как сегодня, они его приводят в ярость, о да.

— Простите, мне очень жаль, я уже сказал.