Читаем Лужок Черного Лебедя полностью

Большое и непонятное пронеслось у нас над головами — так низко, так близко, что можно было коснуться пальцами, если бы я от испуга не скрючился на скамье. Я сначала не понял, что это. Планер? Я пытался уложить у себя в голове форму этого предмета. «Конкорд»? Ангел-мутант, упавший на землю?

Лебедь скользил вниз по наклонной воздушной полосе навстречу своему отражению.

Отражение лебедя скользило вверх по наклонной воздушной полосе ему навстречу.

За миг до столкновения огромная птица распростерла крылья и заработала перепончатыми лапами, как в мультфильме. На миг зависла в воздухе и плюхнулась животом на воду. Утки выразили недовольство, но лебедь замечает только то, что сам хочет. Лебедь сгибал и выпрямлял шею — точно как папа после долгого сидения за рулем.

Если бы лебедей не было на свете, они существовали бы в мифах.

Я распрямился. Подгузник за все это время даже не дернулся.

Оранжевый поплавок прыгал на сетке волночек и противоволночек.

— Прости, Мервин, — сказал я Подгузнику. — Ты был прав.

Разговаривая с Подгузником, никогда не скажешь в точности, куда он смотрит.

* * *

Одичавшие кусты, что когда-то окружали Дом в чаще, кто-то ровненько обрезал. Голые белые ветки лежали аккуратной кучкой на непривычном к свету газоне. Передняя дверь была полуоткрыта, а в доме громко долбили чем-то электрическим. Долбежка стихла. Из заляпанного краской транзистора неслась трансляция матча «Ноттингем Форест» с «Вест Бромвич Альбион». В доме громко застучали молотком.

Кто-то расчистил садовую дорожку от сорняков.

— Есть тут кто?

В другом конце коридора появился строитель — с молотком в одной руке и зубилом в другой.

— Тебе чего, сынок?

— Я, это… извините за беспокойство…

Строитель жестом показал «минуточку» и выключил радио.

— Извините, — сказал я.

— Ничего. Клафчик с нас котлету делат. Аж ухи болят, — у него был какой-то инопланетный акцент. — Я так ли, сяк ли хотел передохнуть. Укладывать гидроизоляцию — чистое убийство. Дурень я был, что сам взялся.

Он сел на нижнюю ступеньку лестницы, открыл термос и налил себе кофе.

— Так чем могу помочь?

— Здесь… здесь жила старая дама?

— Теща-то моя? Миссис Греттон?

— Очень старая. Одета в черное. Седая.

— Она сама. Бабуля с семейки Адамс.

— Ну да, вроде.

— Она переехала к нам в пристройку, прям чрез дорогу. Ты ее знаш?

— Я… — Висельник перехватил «понимаю», — знаю, это очень странно звучит, но год назад я повредил щиколотку. Когда озеро в лесу замерзло. Был уже поздний вечер. Я кое-как дохромал сюда от озера и постучался в дверь…

— Так это был ты? — лицо строителя озарилось удивлением. — Она тебе сделала эту, какевотам, припарку? Верно?

— Да. И оно по правде помогло.

— Еще б не помогло! Она мне запястье вылечила пару лет взад. Диво дивное. Но мы с женкой были уверены, что тебя она выдумала.

— Выдумала меня?

— Она даже до инсульта немножко… танцевала с феями, типа. Мы думали, ты один из этих ее… мальчиков-утопленников. С озера.

Последние слова он произнес зловеще, как в фильмах ужасов.

— О. Ну да. Она уснула к тому времени, когда я уходил…

— Эт на нее похоже! Наверняка она тебя заперла и все такое?

— По правде сказать, да, так что я ее даже не поблагодарил за лечение.

— Хошь, можь счас поблагодарить, — строитель втягивал кофе наподобие пылесоса — так, чтобы не обжечь губы. — Я не обещаю, что она тя вспомнит или хоть чо-нить скажет, но сегодня у нее хороший день. Вон, вишь, желтый дом, сквозь деревья просвечиват? Эт наш.

— Но… я думал… этот дом в лесной глуши, далеко отовсюду…

— Этот-то? Не-а! Мы между Пиг-лейн и карьером. Знашь, где цыгане по осени стоят. Весь этот лес площадью всего несколько акров, пмашь. От силы два-три футбольных поля. Не дебри Амазонки. И не Шервудский лес.

* * *

— В деревне есть один парень, Росс Уилкокс. Он был на льду тогда, зимой, когда вы меня нашли рядом со своим домом…

У очень старых людей лица становятся как у маппетов. Бесполыми. А кожа — прозрачной.

Щелкнул термостат, и загудел обогреватель.

— Ну, ну… — пробормотала миссис Греттон. — Ну, ну…

— Я этого никогда никому еще не рассказывал. Даже Дину, это мой лучший друг.

В желтой комнате пахло лепешками, склепом и ковром.

— В ноябре на Гусиной ярмарке я нашел бумажник Уилкокса. В нем были кучи денег. Буквально кучи. Я знал, что это его, потому что там была его фотография. Но, вы понимаете, Уилкокс меня травил весь год до этого. Местами жестко. Садистски. И я оставил бумажник себе.

— Так и бывает, — пробормотала миссис Греттон, — так и бывает…

— Уилкокс был в отчаянии. Это были деньги его отца, а отец у него бешеный псих. Из-за того, что Уилкокс так испугался, он поссорился со своей девушкой. Тогда его девушка пошла с Грантом Бэрчем. Тогда Росс Уилкокс угнал мотоцикл Бэрча. Брата Бэрча. Помчался как бешеный, и его занесло на перекрестке. Потерял… — это я мог выговорить только шепотом, — потерял полноги. Ноги. Понимаете? Это все я виноват. Если бы я… сразу отдал ему бумажник… он бы сейчас ходил. Когда я в прошлом году тащился, хромая, к вашему дому, это было ужасно. Но Росс Уилкокс… у него теперь нога обрывается… таким… пеньком…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее