ЛВ 3 (СИ)

— Спасибо тебе, Весяна. От всего сердца благодарю.

— Не до благодарностей, — ответила со вздохом, — нам бы выжить сейчас… всем.

Кивнула Ульгерда, прощаться не стала, так связь оборвала.

Я же, поднявшись тяжело, вернулась в пещеру, да осталась стоять, пристально глядя на аспида, который, и я уже почти уверена в этом, аспидом не был.

А потом вспомнила то, что сказала Ульгерде и поняла невероятное — нет, был. Спящий беспокойным сном на полу в пещере именно аспидом и являлся! Потому как мага — моя чаща не пропустила бы. Один лишь раз Заратар эль Тарг в лесу моем оказался лишь потому, что его ведьмак провел. Аспиду ведьмак не требовался, ему дозволение я дала, от того спокойно по лесам моим перемещался. Агнехрану же такой привилегии я не давала. И попытайся архимаг пройти — остался бы там, где пытался. Значит — он аспид. Архимаг лорд Агнехран действительно является аспидом!

И тогда…

Тогда что выходит?

Это не аспид сына потерял, а охранябушка мой? От мысли такой сердце сжалось от боли за него, да только… Только вот он лежит, сначала лжет без устали, а потом лежит весь такой несчастный! И вот разбудить бы его, растолкать сонного, да и задать вопрос прямой, прямо в лоб задать, а я… Я вдруг поняла, что не смогу.

Не смогу спросить.

Не смогу обвинить.

Не смогу из сердца вырвать, пусть даже с кровью и болью, а не смогу.

Тихо села на матрац, ноги обняла, на Агнехрана-аспида смотрю, а вижу… вижу то, что случилось словно в другой жизни. Сад, в особняке Славастены, меня — застывшую, оглушенную, потрясенную, да Кевина, что остервенело шепчет: «Они используют тебя, а затем убьют, Валкирин, и кинжал будет в руке Тиромира, пойми ты это». И я не просто поняла, я в это поверила. Поверила сразу. Поверила, но ни Тиромиру, ни Славастене обвинений в лицо бросать не стала. Мне хотелось, хотя бы спросить хотелось… да перед глазами избушка обветшалая на краю деревни вспомнилась, да три могилы. Деда, что жизни ради жителей деревни не пожалел, да и погиб смертью безвременной. Бабушки, что требовала справедливости — а получила лишь насмешки да прозвище «вдова охотника непутевого», и матери, которую мне не довелось увидеть даже после рождения… ее уволокли прежде, чем я глаза открыла, прежде, чем мой первый крик избенку огласил. Все они пытались добиться справедливости… и я знала чем то для них закончилось. А потому, выслушав Кевина я к Тиромиру пошла не за тем, чтобы обвинить или вопросы задавать, о нет. В платье свадебном, пробралась в его комнату, с разбегу обняла, нежно и крепко, зная, что в последний раз, да пока целовал, ошеломленный и появлению моему завсегда счастливый, браслет-то и проверила. Снят был браслет. Снят, изнутри материалом изолирующим покрыт, да держался не на замке вовсе, а на смоле древесной, магически стабилизированной.

Горечью тогда все поцелуи сладкие обратились, горечью душа наполнилась, горьким грядущий день стал. А Тиромир вскинулся, на меня посмотрел, да и спросил: «Веся, жизнь моя, от чего слезы?». «От счастья, Тиромир, — ответила с улыбкою, — от счастья». И слезы потекли втрое сильнее прежнего. «Хорошо все будет, Валкирин моя». И обнял… пропажи браслета свадебного не заметив. А после отнес меня в комнату мою на руках, под скептическим взглядом Славастены. Платье снять помог, в постель уложил, руки целовал, о том, как любит, говорил, да и ушел, лишь поверив, что я сплю.

Не спала.

Едва ушел, поднялась тут же. Надела сорочку кружевную новую, платье свадебное, украшения все, что имела, окромя кольца обручального, да обручальных браслетов — их изолировала, да в суме сокрыла. Собиралась быстро, да с собой забрала не только артефакты, драгоценности и деньги — все книги, что могли понадобиться. Все тетради, в коих конспекты вела, да всё, что следы крови моей имело — декокты, снадобья, работу лабораторную, в коей кровь свою на составляющие части разбирали. Я забрала то, что хранило ауру мою, кровь, запах. А то, что унести возможности не было — подожгла, огромный костер посреди своей комнаты, прямо на собственной постели возведя.