ЛВ 3 (СИ)

— Сама посуди, ведьмочка моя неугомонная, ранее нежить к лесу своим ходом бежала, другого пути у нее не было. Значит, сдерживал леший портал потусторонний. А сейчас изменилось что-то, то ли леший ослаб, то ли чародейки нашли, чем ослабить его, ведь навкары прямиком через круг Смерти проходят.

И я поняла, о чем он — раньше в Гиблом яру навкар не было. Твари, личи, ходуны, мертвяки, но навкары нежить иного порядка, и вот теперь они каким-то образом миновали преграду. Что тому виной? Что лешего ослабило? Чародейки ли способ изыскали, или это я по случайности да незнанию?..

— Не бледней, не пугай меня, а то я так до столицы вашей вовек не доберусь, — произнес охранябушка.

Улыбнулась неловко, да той улыбки и на миг не хватило — страшно мне стало. Что если я ослабила? Я ведунья-недоучка, всего порядка леса до сих пор не знаю, не ведаю. Мне где леший мой помогал, где смекалка, а где и везло попросту, смелым да находчивым всегда везет, а еще дуракам, но не хочу о том думать. О другом сейчас поразмыслить надобно — что не так могла сделать, чем лешего Гиблого яра ослабила, и просчитать все, каждый шаг, каждое действие.

— С лешинькой поговорить надобно, — сказала тихо, размышляя судорожно.

А охранябушка возьми да и скажи:

— А со мной?

— С тобой? — переспросила растерянно. — А с тобой толку нет, я тебе если весь процесс подчинения клюки расскажу, ты ведь не поймешь в нем ничегошеньки совершенно.

Помрачнел Агнехран, но был вынужден признать:

— Твоя правда, Веся.

Сказал, да расстроился все равно.

— Агнехранушка, коли от тебя помощь нужна была в магии, я же к тебе пошла, а не к лешеньке, — попыталась успокоить.

Маг улыбнулся, да улыбкой сияющей, счастливой.

— Что? — спросила, не поняв реакции такой.

— «Агнехранушка», — пояснил маг, и улыбка его шире стала и счастливее. — Люблю тебя, всем сердцем люблю, всей душой, всей сутью своей, счастье ты мое. Советуйся с лешим, права ты, он в этом лучше меня разбирается. Да как время будет — позови, не могу я без тебя и дня, и тревога грызет змеей ядовитой.

Красная аки маков цвет под взглядом пусть и насмешливым, да понимающим, убрала яблочко наливное, от блюдца серебряного, да сидела потом еще несколько мгновений, глупо улыбаясь сама не ведаю чему. Вроде все под откос несется-катится, земля из-под ног уходит, а я себя все равно счастливой чувствую. И вот сказать конкретно от чего счастливой так ведь сразу и не скажешь, а счастье в сердце все равно весной распускается, теплой, доброй, ласковой светлой весной…

И сижу я, ладони к щекам пылающим прижав, бог весть о чем думаю, а блюдце то серебряное возьми да и засветись. Откликнулась на зов, яблочко вольным по кругу бежать отправила, а едва показалось в отражении лицо охранябушки, только и поспела, что вид невозмутимый принять.

— Сделаем вид, что я ничего не видел, — заверил Агнехран, и протянул мне еще пузырек, — зверобой.

Взяла, бутылочка уже без пробки была, выпила, мармеладкой заела.

— Ты моя умница, — похвалил охранябушка.

Чуть не ответила «а ты моя», но ответов не требовалось.

— Люблю тебя, — сказал маг на прощание, и забрав бутылочку, отключился.

«А я тебя…» — подумала я.

И сошла улыбка с лица. Заледенела. И сердце заледенело тоже, и душа от страха потемнела, потому что… влюбилась я. Да не просто влюбилась, а полюбила, всем сердцем полюбила я. И обрушилось на меня понимание этого, как лавина снежная с горы — с ног напрочь сбивая.

Поднялась я, потом села, потом снова поднялась, прошлась по пещере, потом снова села, да в нервной задумчивости весь мармелад не заметила как, но доела. Сижу в итоге с коробкой пустой, и душой полной сомнений одно другого хуже и страшнее.

Полюбила я.

И не раба-охранябушку, а Агнехрана-мага. Полюбила так, что доверяю ему не глядя. И ведь нельзя, нет веры магам, кому как не мне это знать, а полюбила и доверяю вопреки всему. И ведь предаст, нанесет удар в спину рано или поздно, и от предчувствия той боли сердце уже сейчас сжимается, а все равно люблю, самой себе смысла врать нету никакого.

Раздались шаги лешего, тут пещера, ему сквозь толщу каменную проходить сложно, вот и вынужден пешком, затем появился друг мой сердешный, да увидав меня сидящую, а не лежащую без сил на полу, остановился лешенька, да и спросил:

— Никак полегчало тебе, Веся?

— Вообще не полегчало, — выдохнула испуганно, — все только хуже стало, лешенька. Во стократ хуже. Итак, страшно мне было, а теперь страшнее некуда, ведь одно дело опасности извне опасаться и совсем иное — самой себя.

Подошел леший медленно, передо мной казанок с ухой поставил, ложку всучил, краюху хлеба в полотенце завернутую, и спросил прямо:

— Маг?

— Маг, — прошептала я.

Ухи не хотелось, ничего не хотелось, страшно было.

Помолчал лешенька, на меня глядя внимательно, да и сказал:

— Ну, раз полегчало, пошли домой.

— Пошли, — согласилась невесело.