Львенок

И опять я не понимал ее. Барышня Серебряная гоняла соломинкой гвоздичку в бокале, а мысли у меня в голове делали совершенно невероятные кульбиты. Потом она кокетливо глянула на меня.

— Вы и правда ему все расскажете?

Я молчал. Скажу, думал я. Не вынесу, если ты выйдешь за этого рохлю. Однако что именно я должен ему сказать?

— Но вы же этого не сделаете, — проворковала она. — Вы же все-таки джентльмен!

Я опять взглянул ей в глаза.

— Я не джентльмен. Я эгоист, и я вас хочу.

Улыбка с ее лица исчезла. Девушка сразу стала серьезной.

— Перехотите! — отрезала она, всосала остаток глинтвейна и добавила: — Это действительно совсем не то, что вы думаете. Но вам этого не понять.

— Правильно, — согласился я. — Когда дело касается вас, я не понимаю вообще ничего. Так что это бы я не понял тоже.

Она уставилась на меня своими антрацитовыми глазами и произнесла задумчиво:

— А впрочем… кто вас знает?

К нам подошел один из двоих северных блондинов, тот, что напоминал Жана Марэ, и пристально уставился на Серебряную. В руке он держал стакан с коктейлем, и взгляд у него (наверное, от многочисленных предыдущих коктейлей) был какой-то оцепенелый. Он произнес фразу, которую мой слух, необычайно обострившийся из-за недавнего опьянения, воспринял, а мозг даже запомнил, но которую я, разумеется, не понял:

— Ih, sikke nogle klathager de har, det har jeg aldrig set magen til!

Потом то, что стало твориться возле барышни Серебряной, слилось в один сплошной гротеск в духе Максеттена. Девушка удивленно перевела взгляд со своего пустого бокала на датчанина и с поразительным спокойствием дала ему сильнейшую пощечину — он аж покачнулся. Свой жест она сопроводила еще одним фрагментом для моего записывающего устройства в мозгу, и я подумал, уж не действует ли на меня столь загадочным образом выпитая водка:

— Du glemmer vist, at det er en dame, du snakker til.

Я вытаращил на нее глаза. Датчанин тоже. Он покраснел. Контраст с песочножелтыми волосами получился потрясающий. И начал что-то сбивчиво бормотать.

— Ка ’du skrubbe af, jeg har sgu nok at tage nig af! — выдала для моего «магнитофона» барышня Серебряная, и дух несравненного Максеннета отрежиссировал уход из кадра незадачливого датчанина: он сделал шаг назад, споткнулся о ковер, упал, толкнул официанта с подносом, заставленным рюмками (к счастью, пустыми), быстро вскочил, повернулся, его ударили по лицу распашные двери (в которые как раз входил Копанец), он схватился за нос, попытался выйти, однако двери зажали его между своими створками, и только после этого он наконец-то выбрался на волю.

Я повернулся к русалке. Она сияла на своем табурете неподражаемым и непонятным румянцем, до чего же все непонятно, подумал я, наверное, я просто здорово напился, а то сначала загадочное окно, теперь вот это, тут все загадочно, нет, я нализался и именно потому не понял этот загадочный язык, но ведь пьяным людям и родной чешский может показаться чем-то инопланетным, и они пытаются в него вникнуть, однако же у них не выходит, потому что они не в себе, вот бедолаги и кричат или даже дебоширят. Я вытянул перед собой руки, прищурился. Руки не тряслись. Я нацелился пальцем в кончик носа — и попал. Нет. Я не пьян. Я просто перенесся в какой-то другой мир, где барышня Серебряная заговорила по-датски. Эта необразованная красавица, которая не знает даже, что такое coup de grace и которая никогда не слышала общеизвестной цитаты из Данте Алигьери.

Я пронзил ее взглядом и медленно произнес:

— Так кто же вы все-таки такая?

— Мата Хари, — ответила она.

Ну да, сказал я себе, прекрасная шпионка. Но какие же государственные секреты ты здесь выведываешь? И меня охватило ощущение, что игра идет нечестная. К бару подгреб Копанец, поклонился, проговорил учтиво:

— Прекрасная дама, скажите да!

Она засмеялась и сразу перестала быть красивой шпионкой, а превратилась в обыкновенную симпатичную девушку в брюках.

— Смотря на что надо ответить да!

— Подарите мне танец, — заныл Копанец.

— Минутку! — невежливо вмешался я. — Барышня танцует со мной.

— Барышня вообще не танцует. Она неподходяще одета, — сказала Серебряная.

Копанец посмотрел на меня, на нее, потом опять на меня, отвесил прощальный поклон и удалился.

— Я все ему расскажу, — заявил я решительно.

Барышня Серебряная пожала плечами.

— Как хотите. Себе не поможете, мне не повредите. Потому что он поймет… когда я объясню ему, в чем дело.

— А я, значит, нет?

Задымленный мирок прокуренного зала ненадолго заслонили два огромных угольно-черных зрачка:

— А вам я вообще ничего не скажу, господин редактор!

Вернулись Вашек с шефом. Они наверняка надирались в кафе по соседству, потому что рубашка на Вашеке была расстегнута, а цвет лица отливал пурпуром. На один из табуретов, освободившихся после датчан, взгромоздился Копанец и по собственной инициативе заказал для всех ликер. Барышня Серебряная щебетала, как ласточка, и меня не замечала.