Львиная охота

Старик с нежностью дернул ее за сочное розовое ушко. Она потерлась щекой о его руку.

— Я поясню свою мысль, — сказал он мне. — Радость — это стабильность, продукт неизменности, прочности чего-то хорошего. Это линия, дуга. Ни результат, ни признание не появляются внезапно. А счастье — это миг, кризис, излом жизненно важных изменений. Это точка. Например, вы тридцать три года заболевали, пусть даже работали над своим выздоровлением, верили в выздоровление, но все-таки считали себя больным. И однажды в какую-то счастливую секунду осознали, что выздоравливаете. Это — точка равновесия. А здоровье — просто когда нет ни пути к болезни, ни пути к здоровью.

— Почему тридцать три года? — Я искренне удивился.

— Ну, тридцать четыре. На линии — бесконечное число точек. Хотя, зачем спорить, давайте снова спросим у Ружены. Ружена, что такое, по-вашему, счастье?

Девушка откинулась на локтях, скучая.

— Это только слово, — послала она в пространство. — Счастье — это желание счастья. Это Бог.

— Разве мы спорим? — сказал я. — Слово — это Бог, все правильно.

— Бог — это равновесие, — спокойно поправил меня главный врач. — И в горе есть свои точки счастья, и в досаде, и даже в безразличии.

Начало разговора было забыто: впрочем, разговор меня вообще не интересовал. Я провоцировал собеседника. Я ждал, когда шторки его дружелюбия приоткроются, чтобы подсмотреть, кто это, собственно, такой.

— То есть счастье — НЕ ощущение? — спросил я.

— Это точка познания различий, как их отсутствия. Человек, таким способом познавший разницу, становится другим, в некотором роде новым. Ведь значение пищи мы познаем лишь в ее отсутствие — голодая. Вот хотя бы те, к кому вернулось осознание здоровья… — Он жестом обвел лужайку, как полководец поле боя. — Вы думаете, эти люди всегда были такими… странноватыми на ваш взгляд?

Ладонь у него оказалась непропорционально крупной, крепко сбитой, натруженной. Такие ладони бывают у механиков или у мастеров карате.

— Ну, не знаю, — недоверчиво сказал я. — Вы сгущаете краски. Среди выздоровевших, по-моему, сколько угодно нормальных, то есть готовых снова обменять здоровье на черт знает что. На карьеру. На деньги, власть, славу.

— Значит, они не были счастливы, — возразил старик. — Они не познали разницу между здоровьем и нездоровьем.

— Хорошо, есть более сильная вещь, чем деньги, власть или слава. Это идеи. «Сделать мир счастливым», как вы изволили выразиться. Ради них уж точно жертвуют и здоровьем, и счастьем.

Он покачал головой.

— Нет, ради идеи жертвуют только деньгами, властью или славой, и делают это те люди, которые еще не знают разницу между здоровьем и нездоровьем. Остальные их подвиги трудно назвать жертвой.

— Ай-ай-ай! — воскликнул я. — Люди ради идей жертвуют не только здоровьем, но и жизнью. Как и ради детей, ради любимого человека, ради работы…

— Мы с вами говорим об обыденных обстоятельствах или об исключительных? — сказал он, улыбаясь. — Я думал, об обыденных. Отказ и обретение равны по сути, нам дано лишь право выбрать оценку происходящего. Внешние атрибуты жизни — вроде наших детей, наших возлюбленных или наших успехов по службе, — сами по себе они не значат ничего, если душа нездорова. А душа, не испытавшая счастья, безусловно нездорова. Здоровье души первично, вы согласны? Я ведь о чем пытаюсь сказать? Ты прав, только когда счастлив, другого пути показать свою правоту нет… Здоровье — не отсутствие болезни, а болезнь — не отсутствие здоровья. У здоровяков-спортсменов в моменты наивысших достижений давление, пульс, дыхание, биохимические изменения в крови — отличны от нормы более, чем у любого смертника в последний миг жизни. Это параметры болезни, но спортсмены-то здоровы! Или наоборот: болезненные состояния позволяли творить чудеса выносливости, взрывной силы и скорости. И болезнь, и здоровье — самостоятельные и независимые понятия. Их смешивает невежественный ум…

Врач-поэт замолчал, с недоумением глядя мне за спину.