Львиное сердце. Под стенами Акры

Потом он, видимо, задремал, потому как следующим воспоминанием стало, как Матье толкает его под ребро и говорит, что английский король выходит. Был тот зыбкий час между днем и ночью, и Гийом радовался, что наступили сумерки и что ему не пришло в голову устроиться где-нибудь возле костра. Во время пребывания в Акре он старался держаться подальше от Ричарда, а в тех редких случая, когда пути их пересекались, государь смотрел сквозь него, будто не замечая. Последнее, чего хотелось сейчас рыцарю, так это привлечь к себе внимание государя. К его отчаянию, Ричард остановился переговорить с арбалетчиком, тот кивнул и указал в сторону фургона. Видя, что король направляется к нему, де Барре постарался подняться на ноги. Сердце его колотилось сильнее, чем в самый жаркий момент битвы. Он принял крест, и это перевешивает любые мелкие обиды. Нет способа заставить его отречься от священного обета. Но что, если этот треклятый надменный король запретит ему участвовать в походе?

Матье тоже встал и с тревогой смотрел на приближающегося англичанина. Остановившись на расстоянии удара мечом, Ричард воззрился на рыцаря, храня совершенно непроницаемое выражение лица. И когда дальнейшая неопределенность стала невыносимой, он проговорил:

— Ты очень хорошо сражался сегодня.

Гийом не сообразил, что затаил дыхание.

— Как и ты, — лаконично ответил он, и ему показалось, что в уголке губ Ричарда промелькнула улыбка.

— Странное дело, но климат Утремера повредил, похоже, мою память, — продолжил король. — Хоть убей, но я никак не могу вспомнить, какие разногласия случались между нами в прошлом.

— Воистину странно, — серьезно кивнул Гийом. — Я страдаю от той же болезни.

Ну вот и отлично. Значит, мы можем с этого дня начать все заново. Пойдем в мой шатер, перекусим и отдохнем после битвы, — закончил Ричард, и теперь де Барре не сомневался, что уловил намек на улыбку.

Рыцарь принял приглашение столь же небрежно, как оно было сделано, обнаружив испытанное облегчение только в улыбке, адресованной Матье. Юноша просиял, тронутый видом того, как два его героя преступают через разделяющие их разногласия. Тут Ричард обернулся через плечо и сказал:

— И ты тоже приходи, Матье.

По лицу молодого человека, спешащего догнать старших товарищей, разлилось истинное блаженство.

К этому времени собралась толпа, так как Гийома соотечественники-французы очень любили, и теперь они тоже улыбались, довольные тем, что английский король помирился с несправедливо обиженным им человеком. Единственные двое, кого не захватила эта волна добродушия, стояли на пороге герцогского шатра. Епископ Бове покачал головой, потом сплюнул под ноги.

— Что ни сказал бы этот сукин сын Гийому де Барре, это не извинения, можешь не сомневаться. Он скорее даст отрезать себе язык ложкой, чем выразит сожаление или, Боже упаси, признается в ошибке.

— Извинения созданы для низших, — горько промолвил Гуго. — Не для таких, как Львиное Сердце.

Следующий день армия простояла под Хайфой. Разложив пожитки на пляже, солдаты избавлялись от того, что не являлось совершенно необходимым. Возобновив во вторник, двадцать седьмого, свой марш, крестоносцы придерживались плотного строя, как требовал Ричард. Французам арьергард король больше не доверил, и с того дня им по очереди командовали тамплиеры и госпитальеры. Государь старался также поддерживать мораль среди пехотинцев, меняя их обязанности по отрядам. Один день отряд нес опасную и утомительную службу, охраняя открытый левый фланг и защищая уязвимых рыцарских коней от сарацинских стрел, на другой сопровождал обоз, прикрытый морем. Для людей гнетущий зной оказался врагом не менее страшным, чем Салах ад-Дин. Ричард делал все возможное, чтобы облегчить тяготы воинов. Шли только по утрам, в полдень разбивали лагерь. Но нахождение под палящим зноем взимало свою дань. Люди падали от тепловых ударов, некоторые умирали. Больных перевозили на корабли, мертвых хоронили на месте.

Продвижение было медленным, так как армия пользовалась старинной римской дорогой, сильно заросшей колючим кустарником и миртом. Пехотинцам приходилось подчас продираться через достигающую уровня груди живую изгородь. В течение четырех следующих за нападением на арьергард дней сарацины оставляли христиан в покое, так как пока те огибали гору Кармель, Салах ад-Дину пришлось отвести свою армию в глубь материка. Но едва крестоносцы достигли пустынного городка, называемого франками Мерль и аль-Маллаха арабами, они снова стали подвергаться ударам, и отражая один из подобных натисков, Ричард едва не угодил в плен.